Эти его, да и а в каждой фразе были противны Егору до омерзения. Но, ведь он сам так разговаривал, когда проводил допросы. Знал, как это нервирует, заставляет злиться и – значит сказать больше того, что собирался.

– А что у тебя есть, а, братуха?

– А что у меня есть? – эхом повторил Егор.

Тот, кем он был, покивал.

– Что! Есть! У нас! – тот, кем он был, медленно проговорил фразу, делая ударение на каждом слове. – У нас, понимаешь, у нас!

В пространстве повисла тягостная тишина.

– А, братуха? Что, есть у нас? Молчи, молчи, – тот, кем он был, прижал палец к его губам. – Я, тебе скажу, я! – он лихорадочно шептал, глотая окончания.

И, закончил по слогам шёпотом, тихим-тихим:

– Ни-хе-ра!

И заорал в пространство, прямо Егору в ухо:

– Э-ге-гей! Ни хера! Слышите вы, – тот, кем он был, повернулся сначала к тому, кем он не был, а потом к тому, кем бы он мог стать, – ни хера у нас нет. И у вас тоже нет, ни хера нет!

Проорав это, он враз, спущенным шариком, осел и тихо заплакав начал напевать:

Был я в школе герой, я учился на пять.

Я знакомые буквы любил повторять.

Я разглядывал книги как шифр, я пытался узнать,

Что такое весна.

Лишь однажды пытался я школу поджечь,

Да учитель узнал, спички выбросил в печь.

Мне хотелось огня и тепла, я не мог больше ждать,

Когда будет весна…37

Егор слушал его и, кивая в такт, тихонько повторял:

– Ни хера. Ни хера. Ни хера…

Господи! Как он добился того, что к тридцати трём годам у него собственно ничего нет, как говорил тот, кем он был – ни хера!

Ни семьи, как-то всё у них плохо складывалось с Людмилой.

Тайком они встречались до самого окончания института, её окончания, училась она на два курса младше и не на юридическом, а на финансовом.

Он уже пахал в ментовке, когда они расписались. Без лимузинов, белого платья, голубей и банкета. Он, она и два свидетеля: свидетельница – подружка невесты и свидетель – приятель свидетельницы.

Жить стали в однокомнатной квартире, папаша её подсуетился, был он мелким чинушей в налоговой службе, но хватку имел стальную, такую, что не вырваться, а вырвешься, так пожалеешь, что оказался на свободе.

Сейчас, оглядываясь на прожитые годы, он удивился, как они прожили с Людмилой девять лет? Почему не разбежались раньше, тогда, когда начались все эти недомолвки и разлады. Что их держало рядом друг с другом? Детей у них не было. Егор даже не мог сказать почему. Он не хотел? Хотел. Людмила? Она вроде тоже как ничего против не имела. Планы совместные строили, над именами спорили. Но рождение все откладывали. То, денег не было на содержание, то условия не позволяли, то вдруг её карьера в гору пошла, и уход в декрет рубил всё на корню, так что…

Так что, а что так?

Охладели они друг к другу или…

Или это она растеряла к нему чувства по дороге к успеху? Или это он измотанный работай, очерствел душой?

В общем, совместная их дорога вдруг начала расходиться. И чем дальше они шли, вроде как рядом, но уже не вместе, тем дальше отдалялись их жизненные тропки. Его вправо, а её влево…

Вот-вот влево, а точнее – налево.

Егор, как сейчас, помнил тот августовский жаркий вечер. Людмила задерживалась на каком-то то ли совещании, то ли встрече с клиентами, или вообще на корпоративе. Она говорила ему утром, когда собиралась на работу, почему её не будет дома вечером, да он, занятый мыслями о предстоящей выволочке от начальства, пропустил её слова мимо ушей. Запомнил только, что вернётся она поздно и чтобы он не беспокоился. Вот Егор и не беспокоился. Он катил в троллейбусе на встречу с одним замечательным стукачком, обещавшим напеть кое-что интересное. Время восемь по полудню, а рогатый старичок битком. Плотная и потная масса людских тел прижала Егора к окну на задней площадке, прямо напротив распахнутая форточка, из которой бил в лицо поток тёплого воздуха. Егор невидяще смотрел на летнюю улицу, прикидывая вопросы, которые надо задать информатору.