На следующее утро мы вновь ушли на охоту по своим местам, стреляли в этот раз почаще, чем в предыдущий день, и понемногу дичи набили все, я тогда подстрелил то ли девять, то ли одиннадцать уток, сейчас точно уже не вспомнить, но и эту небольшую ношу потом еле дотащил пешком к железнодорожному разъезду, до которого было, как уже говорил, двенадцать километров – все плечи мне порезало ношей. А как же носить на такое расстояние по пятьдесят-семьдесят штук дичи, как рассказывали мужики, я не мог себе представить, то ли они просто по-охотничьи впустую похвалялись…

Как бы то ни было, но в этот день все мы с добычей сели в поезд и уехали обратно в город. Дома, усталый, но довольный поездкой, я стал разгружать рюкзак и всякую прочую поклажу, а жена как обычно заинтересованно наблюдала за моими действиями и помогала разбирать вещи. Вот я достал из рюкзака свою трофейную флягу из нержавейки и передал ей с просьбой поставить куда-нибудь в шкаф, тут она и полюбопытствовала:

– А что в этой фляге?

– Это жир поросёнка, которого мы подстрелили по пути на охоту, а потом пожарили и съели, а то, что вытопилось, я взял с собой, пригодится, может быть, – ответил я ей, немного приукрасив ситуацию.

– А как же, конечно пригодится, у нас в доме как раз нет ни жиринки, прямо сейчас я его и определю в дело, – добавила она и тут же начала печь на нём оладьи, которые потом уплетала вместе со мной за обе щеки.

– Какой хороший смалец, очень вкусный, прямо слащавый какой-то! – всё нахваливала она весь день мою добычу, ну а я не стал разочаровывать свою любезную супругу подробностями происхождения так понравившегося ей продукта.

Вот и подошёл к завершению рассказа о давней моей перепелиной охоте. Когда суженая после напоминания, наконец, поняла, каким образом и когда ела вместе со мной, нахваливая при этом, енота, она тут же начала возмущённо браниться, зарекаясь никогда больше не прикасаться ни к какой дичи, какую я принесу в дом. Сам же я в это время обгладывал косточки жареных перепелов, с видом знатока рассуждая о том, что иная птица, даже та, какую упоминала моя разлюбезная супруга, будет голодному человеку, пожалуй, нисколько и не хуже сегодняшнего моего деликатеса. А ещё сказал ей, что жена охотника должна есть всё, что муж сумеет добыть на охоте – так было всегда!

– А вот скажу я вам, мои братки, одну историю таку забавну, которая, как люди бают, на самом деле-то случилась в свете белом, хоть и поверить в неё трудно дюже, – начал неспешный разговор Потапыч, здешний егерь самочинный, записной знаток угодий и удачливых охотничьих мест, коих в окрестностях деревеньки Бубунькино было искони изрядное количество, известных, однако, сугубо посвящённым.

Трое охотников уже не один час бродили по окрестным перелескам и рощицам, а теперь, притомившись, решили устроить себе привал мимолётный. Добыча их сегодня была небогата: два рябчика-красавчика да заяц-побегаец, но, известно, не столько добычи изобильной ищет охотник по лугам да урочищам, а более азарта и удачи ветреной, а также свойского откровенного общения с братом-охотником у костерка или вот так, как нынче, на скоротечном привале у кудрявой опушки светлой солнечной рощи.

Один из троих был местный житель, тот самый Потапыч, острослов бубунькинский, трудившийся уже который год сторожем в здешнем отделении колхоза-миллионера имени Рабиндраната Тагора, другой, Михалычем его кликали, тот нонешний день по случаю из района приехал, служил он в правлении того же сельхозпредприятия счетоводом, вёл учёт его миллионам, вот только оба они сегодня не столько охотились сами, почти не снимая с плеч свои старенькие однокурковые переломки, сколь сопровождали третьего охотника, приезжего городского человека, которого и привёз в эти заветные угодья по искреннему бездорожью на старенькой разбитой «Ниве» Михалыч – то и был его случай.