Сюн Ли поднялся с трона, шаги его отдавались гулко, мантия волочилась следом, шурша, точно змеиная кожа скользила по камням, и драконы на золотой вышивке корчились в агонии, когти их цеплялись за ткань, пропитанную её присутствием. Он остановился перед ней, втянул воздух, пропитанный её запахом – горьким дымом сожжённых деревень, смешанным с металлической вонью крови, – и ноздри его дрогнули, ощутив этот аромат, резкий и чужой. Пальцы его, длинные, с ногтями, заточёнными, как когти, сжались в кулак, затем разжались, дрожа от жажды сломать её, раздавить этот взгляд, полный презрения, выжечь его, погасить, как угли под ледяным ливнем, уничтожить её волю.

– Ты смеешь смотреть на меня так? – голос его резал воздух, острый, как нож, вонзающийся в кость, наполненный яростью. – Ты – пепел, втоптанный в грязь под моими сапогами, недостойный даже тени моего трона.

Линь Юэ выпрямилась, насколько позволяли цепи, платье, грязное и липкое, облепило её тело, обнажая каждый изгиб, каждую рану, и губы её растянулись, оскалились, зубы блеснули – мелкие, острые, один треснул, сломанный ударом, но всё ещё острый.

– Пепел? – прохрипела она, кашель вырвался из горла, сухой и рваный, слюна, алая от крови, брызнула изо рта и растеклась по мрамору у его ног, оставив багровый след. – Ты пожрал мою семью, император, заставил моего отца задохнуться в дыму твоих костров, а сестру мою кричать, пока твои псы рвали её тело, и я стою здесь, живая, вопреки твоей воле, и ты не вынесешь этого огня в моих глазах.

Лицо его исказилось, не гнев вспыхнул в нём, а нечто глубже, звериное и первобытное, вырвалось наружу, искажая черты. Рука взметнулась, пальцы сомкнулись на её горле, сжали, кожа побелела под его хваткой, и она захрипела, цепи звякнули, тело дёрнулось, натянув железо до предела, но не сломалось. Он рванул её к себе, прижал спиной к колонне с такой силой, что камень скрипнул, и кулак врезался в её живот, кости хрустнули под кожей, заставив её согнуться, а кровь хлынула изо рта, залив его мантию горячей волной. Золотые драконы на ткани ожили, пропитанные алым, их изумрудные глаза блестели, словно упивались её болью, наслаждаясь её мукой.

– Кричи, – прорычал он, дыхание его обожгло её лицо, горячее и тяжёлое, пропитанное яростью, – кричи, как твоя сестра, я хочу слышать твой голос, раздавленный моими руками.

Она подняла голову, глаза её, чёрные и бездонные, сверкнули яростью, и из горла вырвался не стон, не мольба, а рёв, яростный и дикий, сотрясший воздух, наполнивший зал своей мощью. Факелы дрогнули, пламя качнулось, стражники у стен напряглись, копья в их руках сжались крепче, и этот крик вонзился в него, острый, как клинок, полный вызова, а не сдачи. Он отпрянул, шаг его пошатнулся от дрогнувшего равновесия, после чего кулак врезался в её лицо с такой силой, что голова откинулась назад, нос хрустнул под ударом, а кровь брызнула горячими струями, заливая подбородок, стекая по шее и растекаясь по груди багровым потоком. Она захлебнулась в собственной ярости, кашель вырвался из горла с густыми сгустками крови, однако крик её не угас, а лишь сдавленно булькал в груди, пока колени не подогнулись под тяжестью боли, и цепи натянулись с резким звоном, удерживая тело от падения.

Он схватил её за волосы и рванул с такой яростью, что пряди вырывались с корнем, кожа на голове треснула под напором, а кровь потекла тонкими струями, оставляя алые дорожки, после чего он швырнул её на пол с глухим грохотом. Тело ударилось о мрамор, и рёбра сломались с влажным треском, заставив её скорчиться в агонии, задыхаясь, пока кровь текла изо рта и смешивалась с пылью и грязью, устилавшими холодный камень. Тень его накрыла её фигуру, поглощая последние искры света, точно ночь пожрала звёзды в своей бездонной пасти, оставив лишь мрак и её хриплое дыхание.