Пространство зала вокруг него дышало пустотой, нарушаемой лишь присутствием стражников, чьи фигуры в латах из чёрной бронзы высились вдоль стен, недвижимые, подобно каменным изваяниям, охраняющим мёртвый покой. Шлемы, украшенные вырезанными драконьими мордами, скрывали их лица, и лишь тяжёлое, влажное дыхание выдавалось наружу, становясь единственным свидетельством жизни, таящейся под металлом. Отполированный мрамор пола отражал дрожащий свет факелов, но их пламя тлело болезненным, чахоточным жаром, трещало и плевалось дымом, отбрасывая длинные, изломанные тени, пляшущие по стенам в зловещем танце. В углу зала дымилась бронзовая курильница, из которой поднимались густые спирали дыма, пропитанные ароматом сандала, смешанным с тошнотворным смрадом гнили, и этот запах служил ритуальной данью Чёрному Дракону, мифическому владыке Поднебесной. Легенды утверждали, будто он пожрал солнце, обрекая мир на вечные сумерки, но Сюн Ли отмахивался от этих сказок, считая богов выдумкой слабых умов, хотя ритуалы соблюдал неукоснительно, понимая, как страх народа сковывает их души цепями его власти.

Сюн Ли восседал неподвижно, пальцы его сжимали подлокотники трона с такой силой, что костяшки побелели от напряжения, оставляя в камне едва заметные следы. Перед ним, склонившись на колени, замер генерал Ван, старик, чьё лицо, изрезанное шрамами, напоминало карту проигранных сражений, и жалкий вид выдавал внутреннюю дрожь, скрытую под маской покорности. Доспехи его, некогда сверкавшие гордостью, потускнели под слоем ржавых пятен, а седая борода мелко подрагивала, обнажая тревогу, которую он тщетно пытался утаить. Он явился с вестями с юга, где последний мятеж был безжалостно растоптан под железной пятой императорской армии, оставив после себя лишь пепел и сломленные кости.

– Мой господин, – голос Вана, хриплый и выжженный дымом битв, резал слух своей грубостью, проникая в тишину зала, – южные племена сломлены, их вожди мертвы, а деревни обращены в пепел огнями наших факелов. Остатки явились с дарами, знаменующими покорность, и склонились перед вашей волей.

Сюн Ли слегка склонил голову, не отрывая взгляда от старика, и губы его дрогнули, растянувшись в холодной, мертвенной улыбке, обнажившей зубы, острые и белые в тусклом свете.

– Дары? – голос его, низкий и скрежещущий металлом, прорезал тишину зала, наполнив её презрением. – Они возомнили, будто способны купить мою милость, поднеся мне жалкие подношения, недостойные даже пыли под моими сапогами?

Ван сглотнул, горло его дёрнулось, взгляд опустился к мрамору, а пальцы, стиснувшие рукоять меча на поясе, побелели, выдавая страх, который он тщетно пытался скрыть за маской повиновения.

– Не милость ищут они, мой господин, – проговорил он, голос дрожал еле заметно, срываясь на хрип, – страх движет ими, и вас чтут как воплощение воли Чёрного Дракона на земле. Золото, ткани и женщина – вот их подношение, принесённое в надежде унять ваш гнев.

Сюн Ли прищурился, услышав о женщине, и брови его слегка приподнялись, хотя глаза сохранили пустоту, а по лицу скользнула тень скуки, холодная и безразличная. Рука его поднялась в небрежном жесте, точно отгоняя назойливую муху, и стражники у входа расступились, звеня металлом доспехов в гулкой тишине, пропуская новую фигуру в зал.

Её ввели в тронный зал, и каждый её шаг сопровождался тяжёлым звоном цепей, гулким и мрачным, точно похоронный колокол отмерял её путь к трону, эхом отражаясь от стен. Линь Юэ двигалась медленно, кожа её, бледная до серого оттенка, хранила мертвенный холод, будто солнце не касалось её тела долгие годы, оставив лишь тень жизни. Однако глаза её – чёрные, с отблесками раскалённого угля – пылали огнём, которого этот дворец давно лишился, и в их глубине таилась сила, острая и непреклонная, пронзающая мрак. Волосы, длинные и спутанные, падали на лицо густым занавесом вороньих перьев, пропитанных едким запахом дыма и крови, цеплялись за кожу, липли к щекам, скрывая часть её черт. Платье из грубого серого льна, разорванное у подола, висело на ней жалким лоскутом, не скрывая багровых синяков на запястьях и тонких шрамов, пересекающих шею нитями застарелой боли. Цепи тянули её вниз, железо впивалось в плоть, оставляя кровавые следы, однако голова её оставалась высоко поднятой, а взгляд, дерзкий и яростный, вонзился в Сюн Ли, неся в себе вызов, голый и необузданный, лишённый малейшего намёка на страх или мольбу.