– Станечка! – Девушка пропела и мигом вспорхнула со своего места, как ласточка, кинулась к ограде. Молодые люди обнялись, как смогли, невзирая на железные колючки. – Станя, я думала, я уже была уверена, что мы никогда больше не увидимся!

Они шептались, шептались так, чтобы их не услышали и не обнаружили гебисты. Но разговаривали они ярко, страстно, трогая и лаская друг друга, словно в первую брачную ночь, до которой им нужно было ещё и дожить.

– Ты живой, слава богу! – улыбнулась Воронова, обнажив два ряда белоснежных зубов. – Война же кругом, война, неразбериха, ты здесь…

– Милая, как ты оказалась здесь? – наперебой спрашивал Богатырёв. – Они издевались над тобой? Били? Наси… – Он прервался, сжав колючку так, что из ладони слегка потекла кровь. – Они сделали это с тобой?

– Нет, ничего этого не было. – Катя пожала круглыми плечиками. – Вот только… Платье. Помнишь то алое платье, которое мама мне подарила на день рождения? Мы уже познакомились с тобой, ты был тогда. Туда ещё дядя Толя приходил, помнишь, как сильно он выпил и что потом начал вытворять?

– Ещё бы такое забыть! – прикрыл глаза руками Станислав, вспоминая весёлые проделки пьяного дяди Толи.

Они тихо посмеялись.

– А платье, – продолжала девушка, – следователь заставил снять. Ты не бойся, ни при нём. Я переоделась вот в то, что мне дали. А платье моё конфисковано было и ушло как социалистическая собственность. Ну, вернее, на нужды жены следователя.

– Вот же собака! – прошипел ефрейтор. – Ну подонок!

Ненадолго установилась пауза.

– Прости меня дуру, родимый, – всхлипнула Воронова. – Я не могла без тебя вообще, честно. Сердце кровью обливалось, замучилась я, как не своя была. Сбежала из дома и на единственный поезд, последний, успела к тебе на Украину…

– Катюша! – перебил её Богатырёв, недоумевая. – Ну зачем ты это сделала, зайка моя? Какие больные люди гражданских в зону военных действий ещё доставляют, если здесь наоборот бегут все? Послушай, а если бы ты погибла? Пропала без вести? Как я бы без тебя был, дорогая? Тут по-настоящему опасно, Кать: Германия почти что под Киевом стоит. Даже если бы мы и встретились в более-менее спокойной обстановке, то что ты делала бы дальше?

– Я не знаю, Станя, – крупные слёзы полились из её уставших глаз. – Прости меня. Просто прости.

Они вновь попытались обняться. При этом проволока нагло уперлась в Катин лоб. Тем временем некоторые арестанты восхищённо наблюдали за этой романтической сценой, не смея проронить ни слова. А худая старушка даже проползла почти что к концу состава, чтобы постараться предупредить солдата, если НКВДшники станут приближаться. Что за смелая женщина!

– Меня по-любому схватили бы, Станечка, – отрешённо покачала головой девушка. – Как Ступина за вредительство, как Дятлова за саботаж, как того торговца на рынке нашем за спекуляцию, как бабу Варвару за проклятые «колоски», как Мишку Шпагина, который портрет Сталина-то испортил. Дело, оказывается, завели ещё до отъезда на Украину. В ГУЛАГе ведь кончаются работники.

Она улыбнулась, но уже злобно. В её глазах блеснул огонек ненависти.

– Когда они уже все перемрут, Станя? – было очень непривычно слышать подобное от хрупкой и милой девчонки. – Когда их в асфальте похоронят вместе с Гитлером и их колючей проволокой? Когда они в собственных застенках кровью плеваться будут?

– Я не знаю, милая, – тяжело вздохнул ефрейтор. – Я не знаю…

Катя, успокоившись, немного поостыла.

– Меня обвиняют в связях с какой-то «Подмосковной правотроцкистской группой», в которой я, конечно, не состояла, – повернув голову, она уставилась в ночную тьму. Костёр отбрасывал причудливые тени. Сейчас красавица выглядела очень смелой. – Нет, я не лидер, за это сразу полагался бы расстрел. Они считают, что я была на посылках, выполняла для оппозиционеров всякую мелкую работу. А на Украину, по их мнению, я поехала, чтобы наладить связи с немецкой разведкой.