Мои слова, казалось, разбудили его. Руки задрожали, но он всё-таки взял бинты. Вокруг грохотала война – крики, новые взрывы и треск автоматных очередей мешались в единую адскую симфонию. Я старался сосредоточиться только на одном – спасти Мика.

Осколок разорвал Мику икру, лишив его нижней части правой ноги. Кровь хлестала из обрубка, а в груди зияли осколочные ранения.

– Давай, Мик, давай, чёрт возьми! Останься со мной! – закричал я, склонившись над ним, пока мои руки инстинктивно выполняли необходимые манипуляции.

Шприц с морфином вошёл в его мышцу, а затем я быстро подключил капельницу с физиологическим раствором, пытаясь компенсировать катастрофическую потерю жидкости. Мои движения были отточенными и уверенными, как всегда, независимо от того, как бешено билось сердце в моей груди.

– Ты не умрёшь, приятель! Не сегодня! – продолжал я, словно уговаривая его остаться.

Кто-то мог бы подумать, что после девяти лет службы боевым медиком – сначала в Ираке, а теперь в Афганистане – такие ситуации станут обыденностью. Но это было далеко не так.

Не для меня. И уж точно не для моих товарищей.

Каждый раз это удар. Ты снова видишь ад: ощущаешь запах копоти и горящей плоти, слышишь крики о помощи, льющихся сквозь невыносимую боль. Склонившись над кем-то, с кем ты ещё несколько часов назад шутил, чувствуешь, как его кровь просачивается сквозь твою униформу.

Это больно. Это тяжело. Это никогда не станет нормой.

Но я был чёртовски хорош в своём деле. Да, то, что я делал, граничило с безумием, но именно в этом заключалась моя задача. И её нужно было выполнить – здесь и сейчас, где каждая секунда имела значение.

У тебя есть одно мгновение, чтобы всё изменить.

И в тот момент, когда я работал с Миком, всё моё внимание было сосредоточено на задаче. Полный решимости, я раздавал приказы своим товарищам, стараясь не допустить паники.

– Держись, чувак! Будет больно, – пробормотал я, прежде чем быстрым движением удалить один из металлических осколков, который пробил его бедро чуть выше ампутации.

Мик закричал в агонии, и этот звук пронзил меня до самого сердца.

Я не мог позволить себе терять ни секунды и занялся обработкой его травм. Порывшись в аптечке, я нашёл жгут и накинул его на культю, туго затянув. Это было единственное решение, доступное в суровых условиях афганской пустыни. Затем я начал работать с ожогами, стараясь облегчить его боль.

Когда я разрезал его одежду, под тканью обнаружились ужасные раны. Большая часть материала расплавилась и въелась в обожжённую плоть.

– Чёрт… – прошептал я сквозь стиснутые зубы, стараясь не поддаваться охватившему меня ужасу.

Ожоги были худшими из всех ран, с которыми мне приходилось иметь дело. Вонь горелой плоти впивалась в память, как и боль в глазах Мика.

Его лицо исказилось от боли, но он собрал последние силы, чтобы прошептать:

– Скажи моей маме… и Сэди… Скажи им, что я люблю… их… Береги себя…

Я едва различал его слова. Они тонули в шуме битвы, сливаясь с хаосом. И пока я пытался осознать их смысл, произошел очередной взрыв. Ударная волна отбросила меня назад.

А потом… ничего. Только красный цвет вокруг.

Одно мгновение.

Я слышал хаос, гремящий повсюду, как далёкий гул. Горячее, влажное вещество стекало по моим волосам и лицу. Боль обжигала каждую клетку моего тела, будто я горел изнутри.

Я чувствовал запах горящей плоти, и этот запах впивался в меня, словно когти. И я слышал свой собственный крик. Он был таким далёким, будто исходил не из моего горла, а откуда-то извне.

Не знаю, услышал ли кто-то мои крики. Но за миг до того, как всё погрузилось во тьму, я мог поклясться, что слышал её голос.