– Не получится. Тогда на билет не хватит.

– Зачем тебе в кино? Купи мне мороженое, а сама домой иди.

История с Жучкой, подспудное ощущение вины оттого, что бросаю собаку посреди поселка с проклятой цепью на шее, – все это сделало меня нетерпеливой. Я отрезала жестче обычного:

– Нет!

И двинулась дальше. Люде такой бунт не понравился, и она, обогнав меня на крыльце, раскорячилась в дверях:

– Купи мороженое, кому говорят! Хватит дурью-то мучиться!

В том возрасте со мной случались приступы дикого гнева. По счастью, редко. Но в такие минуты я, видимо, не слишком походила на уравновешенную юную особу из приличной семьи.

– Отстань! – прошипела я, злобно сузив глаза. – А ну, прочь с дороги!

Девочка отшатнулась. Ее лицо, не умеющее выражать сложные чувства, странно перекосилось. Что это было: ненависть, стыд, испуг? А может, сожаление? Я на нее больше не смотрела. Торопливо проскользнула в дверь, пристроилась к очереди и почти тотчас оказалась у кассы усилиями татуированного богатыря, вставшего за мной и, двинув плечом, в одиночку выдавившего человек семь конкурентов.

Когда, насладившись жестокой мелодрамой, я вернулась домой, Жучки на месте не оказалось. Старшие, качая головами, сетовали, как плохо, что она удрала с цепью. Но тем не менее ждали, что всеобщая любимица погуляет и вернется. Они-то думали, что она обследует помойки на ближайших окраинах. Им и в голову не приходило, что Жучка могла оказаться в самом центре поселка, волоча за собой цепь. И что я ее в таком виде там бросила. У меня не хватило духу признаться в этом. Даже Вере.

Когда на следующий день я спустилась в школьный буфет, Люды там не было. Не пришла она и назавтра. Она больше вообще не приходила. И на улицах, где еще недавно нельзя было шагу ступить без того, чтобы натолкнуться на маленькую угрюмую попрошайку, ее не стало. И в школьном коридоре ни разу, даже издали, не мелькнула. Явись она, я бы снова покупала ей пирожки, куда бы я делась? Но нет: похоже, этот наглый звереныш со свинцовыми глазами воспринял нашу размолвку серьезнее моего. Да ведь и я чувствовала, что между нами случилось что-то темное. Даже не попыталась отыскать ее. Впрочем, это было бы и мудрено. Я не знала, ни в каком она классе, ни как ее фамилия, а под крышами одинаковых скверно-желтых бараков Карандашки жило много истощенных грязных девчонок. У моей подопечной не было особых примет.

Исчезнувшая, как наваждение, она преподала мне ценный урок: никогда, ни за что, ни от кого не ждать благодарности. Не потому, что ее не существует, а потому, что желать ее – пошлость, за которую потом стыдно. Сделать что-нибудь хорошее достаточно приятно, чтобы за свое же удовольствие требовать еще и награды, норовя получить то, чему нет цены, взамен на то, что недорого продается в буфете. Не за эти ли, по сути, мошеннические расчеты девчонка, живущая в нищете и потому с пеленок навидавшаяся, верно, самых разных мелких обманщиков, так упорно мне мстила?

Я-то ей благодарна. В конечном счете ничего, кроме добра, Люда мне не сделала. Даже в тот последний день, когда она так бесстыдно вымазживала это злосчастное мороженое, лучше бы я и вправду не пошла в кино, а плюнула и купила ей его. "Моя бедная любимая мать" была, должно быть, никудышным фильмом. Ни слова, ни кадра, ни единого лица оттуда не помню. А ведь из-за того, что мне приспичило его посмотреть, пропала Жучка. Моя бедная любимая Жучка… Я постаралась убедить себя, что такая милая, смешная собака не могла погибнуть. Приглянулась кому-то, вот и украли. К тому же меня в то время прельщала идея, что надо быть выше угрызений, и даже казалось, будто я в том преуспела. Но когда года три спустя отец сказал, что, кажется, видел Жучку на дальней окраине поселка, и описал дом, у крыльца которого она была привязана, я так и не собралась пойти посмотреть. Слишком хотелось верить, что Жучка спасена. А я, сколько бы ни упражнялась в самоутешениях, достаточно хорошо знала родной поселок, чтобы не понимать, как мало надежды. Скорее всего отец ошибся. Он  ведь мало смыслил в собаках.