В общем и целом, облик подобного индивида можно была описать архаичным, давно вышедшим из обихода словом – модный. Владелец заведения, в свою очередь, приветливо помахал рукой своему гостю, на что тот ответил коротким вежливым кивком, будто они оба были старыми знакомыми. Спокойным уверенным шагом мужчина подошёл к одному из столиков. Трое человек, что сидели за ним, встретили его с неким странным благоговейным трепетом. А один даже предложил свой стул, теперь окончательно уверив чужаков, что этот таинственный персонаж был кем-то вроде местной знаменитости, имеющей почти безграничный лимит уважения.

Ответив на этот, в некоторой степени, комичный реверанс всё тем же учтивым кивком, кумир забрал стул и направился в центр помещения, оставив бедолагу сидеть на полу. Теперь же, под другим ракурсом, наконец стало заметно, что за спиной мужчина носит вовсе не оружие, а некий музыкальный инструмент, отдалённо напоминающий самодельную гитару. Остановившись посреди импровизированной сцены, мужчина в итоге соизволил сесть, взяв в руки свой инструмент, на что толпа ответила очередной порцией одобрительного шума.

– Курт! Курт! Курт! – начали скандировать мертвецы имя своего любимого и, скорее всего, единственного исполнителя, то и дело переходя на оглушительный свист. Однако, судя по всему, в данный момент музыканту подобное внимание только мешало. Словно настоящий волшебник из детских сказок, он махнул правой рукой – после чего весь бар тут же окутала глубокая, почти мистическая тишина. Посмотрев сначала налево, потом направо и убедившись, что все поняли его безмолвный намёк, музыкант приступил к настройке своего инструмента. Справедливости ради, это заняло не более двух минут, и, после небольшой горстки фальшивых нот, прозвучал первый, весьма гармоничный аккорд. А за ним вскоре последовал и другой, вне всяких сомнений, предвещая начало первой песни. Лёгкая волна оживления прокатилась по всему бару, чьи посетители в своём робком шёпоте по этой прелюдии пытались отгадать, какой же мотив последует далее.

Руки Курта то били, то ласкали железные нити, что отзывались то пением, то плачем и постепенно входили в резонанс с биением полыхавшего в груди сердца, озаряя всё вокруг красотой бесконечного благозвучия, к которому затем присоединился и голос, с некоторой хрипотцой, не лишённой своеобразного очарования.

“Скитаясь по свету среди живых,

Ты видишь убогих, ты видишь больных,

И каждый навеки хочет уснуть,

И всяк проклинает свой трудный путь.

А сам ты полон страданий и ран,

Глаза застилает безумный дурман.

Хлебнуть бы последний крови глоток,

Пока судьба не спустила курок.”

То тише, то громче, взмывая вверх и падая вниз по дорожке из нот и октав, музыка и голос звучали, неизменно гармонируя между собой и стремительно приближаясь к апофеозу, что именуется припевом.

“Спроси у мертвецов

Про тени их грехов,

И сладко ли им спать,

И губы целовать.

То, что поёт во мгле,

Манит, зовёт к себе,

И есть ли счастье в вечной пустоте?”

Когда же последние звуки песни, наконец, затихли – весь бар утонул в гуле бурного ликования, к которому присоединились даже чужаки из южных земель.

– Это было потрясающе! – восхищённо хлопала Зажигалка.

– Ну да. Парень и впрямь неплох, – пробормотал Псих, опустошая очередную кружку с выпивкой.

– Поаккуратнее с этой дрянью. Не забывай, что ты, в отличие от местных, пьёшь её в первый раз, – предупредил панка лидер.

– А! Расслабься, мамочка! Ничего со мной не будет! – отозвался зеленоволосый уже немного заплетающимся голосом.

– И всё-таки замечательная песня, – никак не могла унять свой восторг Сара.