Женщина оглянулась через плечо и, убедившись, что охранники отвлеклись, тихо произнесла:

– Что ж, я рада, что нашла наконец, к какой коммандо ты присоединилась. Нам нужно поговорить.

Если она думает, что я захочу с ней разговаривать, она, должно быть, не помнит, что сделала.

– Ты соврала мне. Ты сказала, что я скоро увижу свою семью, но ты знала, что они мертвы.

Не успела я потребовать признания вины, как она легкомысленно пожала плечами:

– Я не видела ничего плохого в том, чтобы позволить тебе поверить, что ты увидишь их снова. В таком месте даже ложная надежда лучше, чем отсутствие какой-либо надежды в принципе.

Когда она произнесла эти слова, я словно онемела, не в силах что-либо ответить. Луч надежды погас в тот момент, когда я нашла свою семью у стены смерти. Надежда придала бы мне сил, но меня раздавила реальность. Неожиданно для себя самой я поняла, что хотела бы зацепиться за неё хотя бы на мгновение. Но теперь, когда я стала никем, было слишком поздно. Тупая, бесполезная пешка, бессильная – такую легко разбить. Существование для вещи, идентифицируемой номером, было бессмысленным.

В тот день, когда умерла моя семья, всё во мне умерло вместе с ними. Смерть уже забрала сердце, разум и душу, тело было следующим в очереди. Всё, что от меня требовалось, – просто ждать. И с каждым днём терпения у меня становилось всё меньше.

– Почему они оставили тебя в живых?

Я сделала вдох, чтобы унять внезапный спазм в груди:

– Не повезло. А тебя?

– Я говорю на пяти языках – идиш, польский, немецкий, чешский и французский – и убедила их позволить мне работать переводчиком, чтобы мужчину с такими же навыками могли отправить выполнять физическую работу. Если ты хочешь выжить здесь, нужно кое-чему научиться. – Она многозначительно уставилась на деревянные башмаки на моих распухших, покрытых волдырями ногах. – Обувь может сыграть свою роль, если хочешь выжить. Сообрази себе новую пару.

– Сообрази?

– Укради, стащи, как тебе больше нравится. У эсэсовцев есть склады, где они хранят предметы, конфискованные у заключённых. Я могу достать кое-что для тебя, но большинство людей на чёрном рынке потребуют что-нибудь взамен.

Так я узнала, что в этом месте тоже был чёрный рынок, как в Варшаве. Женщина сделала паузу, проверяя, что охранники всё ещё не замечают её, прежде чем продолжить:

– Заключённые, капо и даже некоторые охранники готовы обменять товары или услуги, если ты предложишь им соразмерную сделку. Еду. Деньги. Навыки. Себя. – На этих словах я опустила взгляд, подавляя дрожь. На женщине были поношенные кожаные сапоги, которые выглядели так, словно ещё хранили признаки прежней элегантности. Украдены у невинного человека, который теперь был мёртв. Правила, царившие в этом месте – или, вернее, отсутствие каких-либо правил, – поразили меня. Эти сапоги говорили о том, что здесь есть люди, которые хотят выжить, люди, которым всё ещё было ради чего жить. Судя по всему, у женщины сложилось впечатление, что я была одной из таких людей.

– Мне не нужна новая обувь, как не нужна и твоя помощь.

– Второе, о чём тебе нужно позаботиться, – это работа в помещении. Дай мне несколько дней…

– Я сказала, что мне не нужна твоя помощь.

– Конечно, нужна. Или ты знаешь кого-то ещё, кто понимает, каково быть женщиной в мужском лагере?

Она словно бы давала мне время понять сказанное, скрестив руки на груди, но я не сдавалась. Я не нуждалась в помощи, не нуждалась в друзьях, я жаждала лишь одного – покинуть это место. Её заботу лучше было бы направить на кого-нибудь другого.

Через секунду она выдохнула: