– Мама, – шепчет Сааремат, и сердце наполняет радость. Но что с ней? Босая, вместо одежды – лохмотья. Её глаза заплаканы, лицо бледное, седые волосы растрёпаны, а распухшие, потрескавшиеся губы что-то шепчут.

– Мама! – в тревоге зовёт сын. Он спешит к ней, но ноги не слушаются, увязая, словно в болоте. – Мама! – зовёт он, пытаясь бежать, и вдруг ощущает, что лежит на земле. Словно издалека, шелестом трав на ветру слышится голос, родной до боли в сердце.

– Ты обещал вернуться, сынок. Где же ты?

– Я здесь, мама! – кричит Сааремат и карабкается по склону. Ноги подкашиваются, руки – как чужие, с деревенеющими пальцами.

– Ты не сдержал слова, мой мальчик. Я не виню, знаю, ты просто не смог вернуться. Мне незачем жить там, где нет тебя. Только для тебя я жила столько лет.

– Мама! Я живой! Я здесь! Оглянись! – ноги еле движутся. Сааремат ползёт на коленях, он словно растягивается по земле, цепляясь и отталкиваясь руками.

– Прощай, мой родной, сердце изболелось, кровью изошло. Ухожу я в тот мир, где могу быть с тобой.

Её фигура скользит к краю обрыва.

– Нет! – кричит Сааремат. – Нет! Я живой! Я вернулся, мама! Оглянись, я здесь! Не умирай, я вернулся!

Он рвётся, но совсем не может сдвинуться с места. Резкая боль пронзает грудь, невозможно дышать, он хватает ртом воздух, продолжая хрипеть: «Мама! Мама, я живой, не уходи! Я вернулся…»

Свет слепит, Сааремат открывает глаза. Над ним два лица – Зерин и пожилой женщины. Грудь охватывает боль, вонзаясь десятками стрел в ребра, невозможно дышать. Старшая амазонка вливает ему что-то в рот. Жидкость течёт по подбородку, попадает в горло, и юноша невольно её глотает. Осознание реальности постепенно возвращается.

Когда амазонки вбежали в шатёр, они увидели вырывающегося из пут пленника. Слёзы текли по щекам, он издавал сдавленные, нечеловеческие звуки, словно что-то внутри его пыталось вырваться.

– Что с ним? – испуганно спросила Зерин.

Фат быстро и внимательно осмотрела сколота.

– Он спит, и снится ему что-то кошмарное. От напряжения свело мышцы, если бы не был связан, такого не случилось бы.

Тут они услышали – через стон – более членораздельный, полный отчаяния выкрик:

– Мама, не уходи! Я вернулся живой, оглянись! Мама!

Фат достала маленький глиняный сосуд и, удерживая голову юноши, влила жидкость ему в рот.

– Это поможет, – сказала она. – Развяжите полностью, – заметив растерянные переглядывания девушек, усмехнулась – Что? Боитесь? Правильно делаете, может быть не до шуток. Поэтому, охранницы, контролируйте его, а при необходимости знаете, что делать. Зерин, мы с тобой разомнём ему мышцы груди и рёбер.

Пленник открыл глаза, постепенно, по мере отступления боли, взгляд его стал осмысленным, дыхание выровнялось.

– Ну вот, – сказала Фат, – скоро он ненадолго заснёт. Лучше, чтобы он без верёвок полежал, пока мышцы отдохнут. Потом связать и напоить. Кого тебе из охраны оставить? Но можно не рисковать.

– Зерин, – слабым голосом позвал пленник, – не надо охраны, настоя, верёвок. Я поклялся и не нарушу обещания.

Фат вопросительно глянула на Зерин.

– Рискну сама справиться, – тихо сказала девушка.

– Мы рядом, – кивнула амазонка и, уходя, шепнула: – Не пропусти момент, когда он проснётся.

Охрана вышла. Это не было легкомыслием. Амазонки знали: клятва, данная даже врагу, – священна, потому что даётся не людям, а богам или предкам, с которыми не шутят. Зерин забралась на лежанку и, обхватив колени, села рядом с пленником. Внутри у неё всё дрожало, к горлу подступил колючий комок.

– Спасибо, – прошептал Сааремат.

– Что случилось?

– Ужасный сон.