Книжку Диане я вернула перед школой. Мама ее уже ушла на работу, к своему станку. Диана открыла, говорит:

– Следующую книжку я дам тебе завтра.

Через день я снова кричала в окошко, еще до прихода Дианиной мамы с работы:

– Мне подняться к тебе?

– Поднимайся.

Я поднялась. Диана грызет усы у кота. Я говорю:

– Оставь хоть один ус коту, ну что ж ты так издеваешься?

Такой был серый облезлый кот. Но у меня было впечатление, что коту это даже нравилось. Диана открывает снова свой сундук. Выдает мне следующую книжку.

До середины я ее дочитала, когда моя мама увидела меня с синим светом. А надо сказать, что я под одеяло предусмотрительно укладывала еще две советских книги. Когда меня обнаружили, я ухитрилась быстренько, не выключая лампы, спиной лечь на томик Чарской. Мама вытащила у меня книжки советские. «Кавалер Золотой Звезды» и еще какую-то чепуху. Отругала, я поклялась, что больше никогда в жизни лампу включать не буду. И стала думать, что же мне делать. Кроме лампы ничего не выдумаешь. Деться некуда, квартирка маленькая. Все под надзором. Грустно, конечно.

Но книжку Чарской я дочитала другим способом. У нас в школе парты были с откидными крышками…

Надо сказать, что я была неспокойным учеником. Хлопот со мной было много. Скучно иногда на уроках было. Я возьму две косички учениц с разных рядов, свяжу потихоньку вместе. Они встают и обе падают. Потом вызывают моих родителей, про меня рассказывают. Я посылала всегда отца. Я просила, умоляла его, чтобы он пошел. Алексей Иванович человек мягкий был. И защищал меня все время. Говорит учителю:

– Вы сами-то что, ребенком не были? Ну, это же нормально все, она ничего такого криминального не делает. Ну, разбросала там что-то вокруг учительского стола. Плохо, конечно. Давайте я сейчас все это сам уберу.

Меня держали всегда на первой парте перед учительским столом, потому что я что-нибудь всегда придумывала. Всем сообщала, где точка кому поставлена, кого вызовут. И тут я приспособилась книжку Чарской класть внутрь парты. Чуть-чуть раскачала крышку. И у меня щель получилась большая. Я читала через эту щель. Учителя это тоже быстро заметили. Правда, не делали обыска, не смотрели, какая книжка.

На другой день Дианка говорит:

– Ты знаешь, я думаю, все-таки синяя лампа лучше. Только ты, может, ее платком каким-нибудь укроешь. Иначе как тебе все их прочесть? Книг-то много. Я просила родителей, чтобы мне побольше этих книг купили.

Это был подарок отца дочери на день рождения. Незадолго до того, как его расстреляли. Диана хотела, чтобы Чарской у нее было много. И отец выполнил ее желание. И я представила себе, как человека арестовали, увели на расстрел. Обыск в доме был, и Диана видела все это. Видимо, это была очень состоятельная семья, по некоторым вещам я это понимала. А дальше – дальше все оборвалось. Последнее, что я представляю: как в эту комнату внесли вот такие какие-то вещички примитивные. Примитивную железную кровать. Серого кота и сундук. И больше ничего. У Дианы даже платьица не было нового. Чарская – это были ее воспоминания об отце, о нормальной жизни, о совсем другом детстве. О людях, которые были с ними.

Я говорю:

– А как ты с этим подарком потом поступишь?

Она ответила:

– Может быть, ее потом когда-нибудь разрешат читать.

Книжки были безобидные. Они были красивые. Там всякие мальчишечьи и девчоночьи приключения. Нам, советским детям, видимо, вредна была сказка о красивой жизни. Я до дна прочитала все, что лежало в сундуке. Я тогда посчитала, что эти сказки очень важны именно в такой жизни, которая была тогда, после войны.