Меня держали дома в строгости. В будние дни, когда никого не было дома, меня закрывали на ключ. И все мое общение происходило из форточки. Внизу работали пленные немцы, я им спускала на ниточке кусочки хлеба, посыпанные сахарным песком. Мне их было жалко, они ободранные – брали хлеб и благодарили. Потом я переходила на другую сторону, на кухню, там другая была форточка. Там я общалась с дворовыми ребятами, моими друзьями, с которыми мы бегали по крышам, по чердакам, прыгали с дровяных сараев в глубокий снег. В общем, была неплохая жизнь, и даже если сидишь взаперти, ты находишь выход из положения.

Мама работала библиотекарем. И однажды в дом к нам принесли большой такой портрет Сталина, нарисованный на стекле. И большой альбом красного цвета, толстый, с пластинками, где были все выступления Сталина. Маме сказали:

– Ольга Петровна, мы решили временно хранить это у вас.

– А мне некуда положить, это слишком ценно.

– Но вы обязаны это хранить. Сталина надо повесить на стенку. А альбом положить на видное место.

Мама, когда вечером пришел отец, спрашивает его:

– Что делать?

А он говорит:

– Оля, сделай так, как тебе сказано.

– Сейчас повесим на стенку.

Портрет этот висел долго. Я его боялась, этот портрет.

Уйдя из хореографического, я пошла в обычную школу. И в новом классе мне очень понравилась одна красивая девочка. Мы все какие-то были провинциальные, неинтересные. А у нее были другие манеры. Она умела себя держать. Она была невероятно хорошенькая. У нее всегда были красивые бантики, хотя она очень скромно была одета. Кто она, никто не знал. Знали, что зовут ее Диана, фамилия – Михайловская. Мне не разрешали с ней дружить, и это странно было, потому что больше никогда таких вмешательств в мою личную жизнь от родителей не было.

И вот, чтобы иметь свободное время, я сказала родителям, что буду заниматься в музыкальной школе. Мне наняли учителя. И на два часа законных я уходила с папкой из дома. А на самом деле шла туда, где жила Диана. Мы с ней подружились. Она всегда сидела у окна на третьем этаже, в обнимку с котом, целовала его и грызла ему усы.

Я кричала снизу:

– Диана, ну что? Пойдем гулять, или я поднимусь к тебе?

Чаще всего она говорила:

– Поднимись ко мне.

Она ждала меня у дверей, чтобы я только не встречалась с их соседями. Диане я приносила иногда какой-нибудь вкусный бутерброд, яблоко. Она всегда отказывалась. Я говорю:

– Диана, ты раздели пополам, и с мамой вечером съедите. Только не говори, что это я принесла. А просто скажи, что тебя угостили.

Когда я в первый раз вошла в ее комнату, меня поразила удивительно скромная обстановка. В комнате площадью метров семь-восемь, не больше, стоял маленький столик, за которым, видимо, обедали. Стояла кровать, на которой они вдвоем с мамой спали. Два стула. Тогда все жили приблизительно так. Тем более что это был маленький военный городок. И у нас тоже была скромная обстановка, но у нас было больше необходимых вещей. А тут такой минимум: две ложки, две чашки. Они даже не решались на кухню выходить готовить. Они на плиточке на окне варили себе еду.

Но вот что примечательно, у них стоял сундук, потрясающей красоты сундук. Он блестел, был высокий. Сундук завораживал. Такой зелененький. Такими штучками кожаными зелененькими был оклеен. Замочек на нем висел очень красивый. Меня он очень заинтересовал, но я не сразу рискнула приступить с расспросами про сундук.

Диана была скупа на рассказы. От своих одноклассниц я узнала, что дядя ее – первый секретарь райкома. Но он никогда у них не бывал, и вообще у них никогда никого не бывало. Мама ее, красавица, работала станочницей на заводе. У нее была приятельница, одна на все времена. Такого замкнутого образа жизни я больше в своей истории не встречала. Это страх, это был дикий страх перед всем тем, что впереди будет.