Я отрицательно замотал головой, не представляя, насколько же нужно впасть в отчаяние, чтобы согласился на такое.

Всего один удар молотком…

Сердце грохотало в груди. Меня затошнило от представления, как в мой мозг проникает что-то острое.

— Вы сказали, что это эксперимент, — произнес я, подавляя рвотные порывы. — Это может и не сработать?

— Шансы пятьдесят на пятьдесят.

— А в случае провала, эти пятьдесят процентов…

— Летальный исход, — сухо произносит Виктор.

Впервые за два года темнота в глазах дрогнула. Наверное, из-за того, что у меня начала кружиться голова. Я вцепился в мягкую обивку подлокотника, чтобы удержать равновесие.

— Уходите. Я ни за что не соглашусь на это дерьмо.

— Максим, а чем вы рискуете? — его тон слишком спокойный для человека, который собирается копошиться в моих мозгах. — Светлана сказала, что вы ведете затворнический образ жизни. Я бы сказал, это больше напоминает существование: никуда не выходите, ни с кем не общаетесь.

Существование.

Вот оно – слово - триггер, которому я сам редко позволял пронестись в своей голове. Потому что это было омерзительной правдой.

— Убирайтесь! — срываюсь на крик, предчувствуя, к чему он клонит.

— Опасаетесь потерять жизнь, ценность которой вы давно утратили? Или боитесь обрести прежнюю, потому что она тоже потеряла смысл? — я игнорирую его вопросы, в которых каждое слово больно бьет в самую цель. — Подумайте над этим.

С этими словами снова раздался скрип мебели. Этот псих поднялся с кресла, и его шаги постепенно отдалялись в сторону двери.

Ненавижу, когда кто-то прав. А сейчас был именно этот случай. Боялся ли я умереть? Да, конечно. Но в то же время я чувствую, что умер еще два года назад, падая с этой хреновой лестницы. Я больше не жил с того момента ни дня. Запершись от всех в своей комнате и собственной голове, где вечная темнота стала для меня комфортным и вечным спутником.

Надоело так … существовать. Я больше так не могу.

Виктор, как и все врачи, должен помогать другим. Но именно своей жестокостью и прямолинейностью он меня и подкупил.

— Когда вы хотите провести операцию? — мой голос слишком тихий, чтобы скрыть внутреннюю дрожь, потому что я уже все решил для себя.

Он остановился и не сразу ответил, превращая в пытку несколько секунд своего молчания.

— Три недели.

Больше не раздумывая, я киваю, уверенный, что старик за мной наблюдает.

— Я назначу вам кое-какие анализы, и мы будем готовы прооперировать вас в оговоренный срок. Документы на согласие я пришлю завтра.

Хлопок двери был как выстрел в голову.

***

— Ты согласился, — прошептала Виктория.

— Три недели, — я снова попробовал произнести эту страшную цифру вслух, чувствуя горечь на кончике языка и, наконец, по-настоящему осознавая, как это ничтожно мало. —Двадцать один день.

Внутри что-то закипало, побуждая кровь бурлить и прожигать вены. Хотелось содрать кожу и избавиться от неприятного чувства. Или же забиться куда-то в угол, где никто не найдет, наслаждаясь собственным одиночеством. Как обычно.

Девушка неуверенно прокашлялась, и я слышал, как на несколько секунд она задышала чаще, но потом, успокоившись, сказала:

— Я подготовила список, чем бы мы могли с тобой заняться: оригами, йога, лепка из глины, можем послушать музыкальные новинки или обучиться шрифту Брайля…

Она пискнула, когда я схватил её за запястья.

— Ты что, меня не слушала?! — закричал, сотрясаясь от злости всем телом. — Какая, на хрен, лепка? Какое, к черту, оригами? Через три недели я либо снова начну видеть. Либо сдохну на операционном столе!

Оба дрожали. Я от злости. Она от страха.

Сам того не осознавая, сдавливал хрупкие девичьи запястья, словно ее боль как –то могла компенсировать мою, или хотя бы заглушить этот ураган в душе, что буквально раздирал грудную клетку.