– Где тебя носит? – строго спросил поручик. – Рысака запрягай. Мне же в гости ехать. Забыл?

– Всё готово, барин. – Ванька развёл руками.

– А что ж ты молчком ушёл запрягать?

– Так вот пришёл доложить.

– Докладывай.

– Всё готово, барин.

– Едем тогда. Перчатки мои где?

Пока Ржевский искал перчатки, Пушкин прихватил со стола «красавицу» и со словами «я не прощаюсь» отправился к себе в номер.

Стрелки на часах показывали уже без четверти три. Поручик боялся опоздать, поэтому не стал дожидаться, пока Ванька подаст коляску к главным дверям гостиницы. Быстрее было вместе со слугой выйти на задний двор и там, прямо возле конюшни, сесть в экипаж.

Во дворе царила обычная суета. В дальнем углу кто-то колол дрова. К дверям кухни некий мужик подогнал телегу с провизией, а двое поваров проверяли, всё ли привезено. Вот половой, издалека заметный по белому фартуку, вынес из дверей кухни поднос с небольшим дымящимся самоваром, фарфоровым чайником, чашками и какой-то снедью – очевидно, заказ в номер.

– В четырнадцатый? – спросил половой, на мгновение задержавшись возле коридорного лакея, который неизвестно зачем стоял во дворе.

– В пятнадцатый, – последовал небрежный ответ. – Смотри, не забудь по дороге! – А поручик, уже устраиваясь в экипаже, вдруг заметил возле лакея знакомую фигуру дамы в сером.

«Снова она! Это судьба», – подумал Ржевский, наблюдая, как та протянула лакею красненькую бумажку, ассигнацию, а взамен получила три мятых листка. Дама осмотрела каждый лист, вздохнула, страстно прижала листки к груди, а затем принялась аккуратно сворачивать трубкой. Наверное, собиралась убрать в сумочку-мешочек, висевшую на руке.

Ржевский хотел окликнуть даму и спросить, не надо ли подвезти, но Ванька уже цокнул языком и тронул поводья. Поручик вспомнил, что, вообще-то, опаздывает. «Ладно, в другой раз», – подумал он.

Воспеть ноябрь так, как это сделал Пушкин, у Ржевского, конечно, не получилось бы. И всё же поручик, сидя в коляске, которая бодро катила по улицам Твери, мыслил поэтическими образами. Ему казалось, что здания, стоя по разные стороны улицы, призывно смотрят друг на друга. Деревья казались до неприличия голыми. Колесо телеги, проехавшей мимо, скрипело так, будто повизгивало от страсти. «Тьфу ты! Опять мерещится всякое», – подумал поручик.

Наконец коляска подкатила к кованым воротам большого особняка, выкрашенного полинявшей голубой краской. Тасенькины родители наняли этот дом на нынешний осенне-зимний сезон. Обычно они проводили холодные месяцы в Москве или Петербурге, но раз уж было решено, что свадьба Тасеньки должна состояться именно в Твери, пришлось обосноваться здесь.

На крыльце, закутанный в осенний плащ, стоял Тасенькин жених – Петя Бобрич – и как раз готовился позвонить в дверной колокольчик.

– Подождите меня, Пётр Алексеевич! – крикнул Ржевский, на ходу выскакивая из коляски. – Вместе пойдём.

Петя прикусил нижнюю губу, отчего фамильное сходство Бобричей с бобрами стало особенно заметным.

– Где же вы были, Александр Аполлонович? Вам бы надо явиться раньше меня, а не позже.

Ржевский задумался:

– Вам, в самом деле, интересно, где я был? Могу рассказать, но на это уйдёт четыре минуты.

– Четыре минуты! – в ужасе воскликнул Петя Бобрич. – Мы и так на две минуты опаздываем.

– Тогда нечего спрашивать, где я был, – поручик пожал плечами и вслед за Петей поднялся по широким ступеням.

Гипсовые гиганты, прилепившиеся к стене справа и слева от двери, как всегда, смотрели пристально. Они лишь делали вид, что поддерживают балкон над парадными дверями, а на самом деле, склонив головы, разглядывали каждого посетителя и будто спрашивали: «Ну что? Опаздываете?»