– Найдите полковника Третьякова, мне нужно с ним увидеться, – распорядился Фок и тут же написал Стесселю телеграмму:

«Сейчас нахожусь на позиции; осматривал оставленные батареи. Они буквально засыпаны снарядами. Неприятель направил свой артиллерийский и ружейный огонь на северный фронт. Как стрелки держатся, не могу себе представить, но держатся молодцами. Почти все орудия молчат, – писал дальше начальник дивизии, – посему еще день на этой позиции 5-й полк держаться не сможет. Остается одно – вывести весь отряд и атаковать врукопашную, так как наша артиллерия в настоящее время не может оказывать содействие фронту северному, или воспользоваться ночью и отступить…»

– Но где же Третьяков?

Генерал опустил голову.

«Вы понимаете, ваше превосходительство, начальник дивизии, командир всех сухопутных сил Киньчжоуского перешейка… Вы понимаете, почтенный генерал Фок… У вас не было управления боем, нет его и сейчас! И по сию минуту нет, старый вы дурак… Вас демобилизовало письмо Куропаткина… Вы подпали под влияние прилизанного полководца. Ах вы гений, гений»…

Фок еще ниже опустил голову.

Резкий выстрел с неприятельских канонерок заставил его вздрогнуть и выпрямиться:

– Опять это непредвиденное. Но где же Третьяков?

Когда Подковин возвратился, его немедленно позвали к командиру батареи.

– Видел начальника дивизии? Как на правом фланге? Расскажи подробней.

– С позиции раненые идут, только их немного. Крепостные пушки стреляют одиночно, но третья батарея нашей бригады, канонерка «Бобр» и батарея на Известковой горе сбили неприятельский левый фланг, так что японцы пушки побросали и в оврагах сидят. – Рассказав подробно о всем виденном, Подковин добавил: – Теперь все боятся за левый фланг, там японские канонерки помогают.

– Что говорят солдаты? Ты же разговаривал с ранеными.

– Окопы густо засыпают снарядами. Пушки ихние стоят на две версты от наших стрелков. Шрапнели – гуще ливня, но пока большого вреда нет. В окопах козырьки устроены, так что пули шлепают без толку.

Полковник Лапэров переглянулся со штабс-капитаном Ясенским.

– Комендант города Киньчжоу, капитан Еремеев, – продолжал Подковин, – храбрецом оказался. Тяжело ему было с кучкой солдат в городе. Но отступил он только по приказанию. Теперь он опять на левом фланге в самых передовых окопах бьется. Храбрый капитан, и до сих пор цел и невредим.

– Еще что солдаты рассказывали?

Подковин замялся.

– Говори, не стесняйся.

– Узнали, что я артиллерист, и спрашивают: почему на такой грозной позиции, как Киньчжоу, и так мало было хороших пушек?.. Почему они плохо укрыты? Почему снарядов мало запасли? Спрашивают, куда вы свои скорострелки запрятали? К окопам бы их, говорят, поближе… Давит, говорят, японец пулеметами и легкими снарядами…

– Хорошо, иди! Лошадь свою держи наготове. Могут быть срочные поручения.

Капитан Еремеев остался при десятой роте в передовых окопах северной линии. Это был «лоб» укрепленной позиции. Стрелки видели, как надвигаются на них полчища японцев. Неприятельские снаряды, непрерывно падавшие сверху, заставляли их прятаться. Едкий дым застилал поле обстрела. Своя артиллерия била изредка. Подкрепления не подходили.

– Что же это наши генералы забыли нас? – обратился к Еремееву унтер-офицер пятой роты. – Смотрите, за руслом реки, у самой воды усиленное движение японской пехоты. Щиты какие-то выставляют.

– Нет, не забыли, – улыбнулся Еремеев. – Выжидают. Какой толк сейчас набивать окопы людьми? Надо сохранить резервы, а затем в сумерках – в контратаку. Из всей дивизии на позиции, почитай, один пятый полк. Щиты же японские рассмотрим и сообщим в штаб.