– Жалко собачку. – Посочувствовали женщины. – Нашёлся ли кто, чтоб приютить?

– Думаю, нашёлся, мы ж её в посёлке Анненский мост оставили, там собак на цепи не держат, хотя у каждой свой двор есть.

– И что, так больше никакой животинки и не приютили?

– Почему не приютили? Специально не подбирали, а уж какая случайно попадала на судно, так не прогоняли. Вот стояли как-то на Одесском рейде. Далеко, миль десять от берега, – продолжал боцман свой рассказ, – прилетел к нам волнистый попугайчик. Видать, сильно невмоготу ему у кого-то жить стало, если отважился на такой перелёт, или по своим родным заскучал, на родину подался, да силы не рассчитал. Залетел в рубку, и чирикнуть не может. Обрадовались ему все. Накормили, напоили, клетку быстренько соорудили. Решили на судне оставить. Это ж не собака, выдавать не будет. Через неделю смотрим, загрустил наш попугайчик. То ли опять по родине загрустил, то ли скучно одному. Решили ему в пару ещё одного на рынке купить, а кого покупать? Самка у нас или самец? Никто не знает. Штурмана говорят, надо по клюву смотреть. Если клюв горбатый, то это самец. Тоже мне орнитологи, это же птица, а на грузин. Механики, – те больше по хвосту определяли, видать тоже знатоки большие. В общем, пришли к общему мнению, что это самка, и ей нужно купить самца. В первом же порту отправили гонца на рынок. Ну, там-то точно, без ошибок, продали ему самца. Подсадили его к нашей «самочке», а они никак дружить не хотят. Неделя, вторая проходит, драки у них каждый день. Ну, поняли мы что обмишурились, жалко стало пернатых, чего ж им у нас без самок мучиться. Подарили их в детский сад, где уже были попугайчики всякого полу.

Долго потом никакой животины не заводили… – боцман вновь потянулся за угольком раскурить давно погасший окурок. – …Однако, – продолжил он, – как-то под осень грузились мы в Карелии лесом, не то для какого-то колхоза, не то для совхоза на юге России. Их представитель наблюдал за погрузкой, чтоб ни одного бревна на берегу не осталось, и должен был сопровождать груз до порта выгрузки. Отвечал, значит, за сохранность груза. А куда ему, грузу-то, деваться, ежели он привязан найтовами. Посоветовали мы ему ехать домой отдыхать, а дней через десять встречать нас в Азове. Обрадовался он шибко. Как-никак, всё лето был на лесозаготовках, соскучился по жене.

«Я, – говорит, – вам за это поросёнка подарю».

Да зачем нам поросёнок, что у нас, свиноферма? Стали отговариваться, а он настаивает:

«Привезу и всё, а там сами решайте, что с ним делать, то ли съесть, то ли на откорм держать, если, конечно, помещение для него найдёте».

На наших судах не только что поросёнка, а на иных целую свиноферму разместить можно. Проектировали-то их с учётом эксплуатации в военное время. На многих понаделали санпропускников. Это когда с палубы сначала заходишь в раздевалку, потом в душ, потом в одевалку, а уж после этого, к каютам. Что б, значит, всю радиацию смыть.

Да, чего только не увидишь на флоте, а какие называния дают нашим судам, так это отдельная песня. Это ж как нужно с головой не дружить, чтобы придумать названия вроде «Нижегородский комсомолец», или «Семьсот пятидесятилетие города Горького»! Воистину, горькая участь досталась тем, кому за границей приходилось произносить эту абракадабру по буквам на английском языке. А уж объяснить, сколько, в связи с этим, лет было Максиму Горькому, вообще никто не мог. Ленинградские лоцмана придумали прозвище покороче – «ТРИ ЧЕКУШКИ». А иначе, пока название судна выговоришь, так и язык сломать можно.

Пришли мы, значит, в Азов, а там нас уже встречает наш знакомый. Поправился, посвежел, видать, на пользу отпуск пошёл. Груз проверил – всё в порядке, – и говорит: «Пойдёмте, я вам подарок передам».