– И ты меня не любишь, жалеешь только… да, да… не любишь…
– Ты ещё на ромашке погадай… Сказал же – люблю. Давай-ка ложись, тебе уснуть надо. Зачем ты пила так много на поминках? Ты же терпеть не можешь водку… Попробовала? Понравилось?
– Да… пила… нет… не понравилось… такая гадость…
– Руки подними, я помогу свитер снять… Ляжешь на моей кровати, а я на диване в гостиной… Как ты носишь такие тугие джинсы? Снять не могу… Всё, спи, алкашка несчастная.
– Игорь, не уходи, я боюсь спать… ты посиди рядом, пока не усну.
– Посижу, конечно. Давай, закрывай глазки… баю-баюшки-баю, не ложися на краю…
– … придёт серенький волчок и укусит за бочок… хи-хи-хи… А кто это – волчок, а, Игорь?..
Утро для Мирославы наступило рано: первые лучи солнца стеснительно заглядывали сквозь неплотно закрытые ночные шторы. Хотелось пить. Открыв глаза, девушка не сразу поняла, где находится. Сев на кровати, огляделась: музыкальный центр на журнальном столике, гитара на стене рядом с огромным портретом Виктора Цоя – понятно, комната Игоря. Значит, почти дома.
Осторожно ступая, Мирослава направилась в ванно-туалетную комнату. Из зеркала на неё глянула незнакомая девчонка: мешки под глазами, покрасневшие веки, тусклый взгляд, растрепавшиеся волосы – фу! Славка показала изображению язык, которое тут же показало свой. Нахалка, ещё и дразнится. Да и пусть, не до неё. Быстро раздевшись и встав под прохладный душ, Мирослава впервые осознала, насколько живительной может быть вода. Жизнь по капельке возвращалась в её тугое и ладное тело. Совсем не болела голова и, почистив пальцем зубы и прополоскав горло, Мирослава так же тихонько, чтобы никого не разбудить, прокралась в комнату, где спала. Девушка слышала, как проснулись родители, как завтракали, как ушли на работу, захлопнув за собой дверь, а она, движимая каким-то пробудившимся в ней древним животным инстинктом, на цыпочках пошла в гостиную, где на диване, по-детски свернувшись калачиком, сладко спал Игорь. Встав на колени, Мирослава легонько поцеловала его в лоб, в щёки, зачем-то понюхала волосы и осмелилась поцеловать в губы. Оказывается, это приятно – целовать того, кто всю твою жизнь находился рядом – и в радости, и в горести, в детских шалостях и играх. Незнакомое доселе чувство вихрем ворвалось в проснувшуюся женскую сущность Мирославы, которого она нисколько не стыдилась и, увидев широко открытые синие глаза любимого, в которых читалось удивление, скинула с себя всю одежду. Через несколько минут в утренней тишине квартиры раздался протяжный, полный боли и наслаждения, стон…
– Мирослава, – строго посмотрела на девушку Софья Михайловна, – ты совсем перестала есть. Что с тобой? Заболела?
– Не хочется что-то
Славка вяло ковырялась вилкой в тарелке с котлетой. Почему-то в последнее время еда не лезла ей в горло.
– Ты в школьном буфете хоть что-нибудь покупала? – Да, беляши
– Господи, сколько раз тебе говорить, не покупай ничего мясного и жареного в общепите! Неизвестно, что за мясо кладут в пирожки и на каком масле жарят! Булочек не было что ли?
– Нет, не было, только чипсы. – Ещё не лучше!
После похорон отца девушка стала немногословной, замкнутой, не вступала в перепалку с матерью. Софья Михайловна успокоилась, и только холодность и равнодушие, поселившиеся в глазах дочери, несколько задевали и раздражали её, привыкшую обращаться с дочерью властно и безапелляционно. Мирослава напрочь вышла из-под её родительского контроля.
Зазвонил мобильный, новое веяние века, подарок Софьи Михайловны. Глянув на дисплей, Мирослава радостно улыбнулась: Игорь.