– Не волнуйся, – сказал Сэм. – Мы за это не платим. Школа платит.

Я понятия не имела, как сходить, так что начала строить новый ряд с самого низа.

– Попалась! – Сэм показал диагональную четверку черных фишек. – Нешаблонное мышление, Кэл.

Он освободил поле, чтобы начать новую партию.

– Мама пошла поговорить с одной из твоих, ну, этих, учительниц. – Что-то в его словах, в том, как по-детски он это произнес, заставило меня почувствовать себя плохо. Он опустил черную фишку в угол. – Она пошла искать ее, пока ты была в туалете.

Я опустила красную фишку в центральное отверстие. У меня не было сил на нешаблонное мышление.

Сэм держал свою фишку над полем, готовясь сделать ход.

– Когда ты вернешься домой, Кэл? Мне никто ничего не говорит.

Мы еще посидели какое-то время, не знаю, как долго. На лице у Сэма сначала была надежда, потом серьезность, потом беспокойство, а потом что-такое, чего я не поняла.

– Да все нормально, – сказал он наконец. – Просто Лайнус скучает по тебе.

Я поднимаю глаза и рассматриваю тебя, по-прежнему сидящую здесь: лодыжки скрещены, на коленях блокнот. Ненавижу этот блокнот, потому что знаю: какие-то случайные вещи – типа твоего кресла, напоминающего мне о мертвой корове, – могут оказаться в нем в качестве доказательства того, что я псих. Но еще больше я ненавижу, как ты каждый день переворачиваешь страницу и пишешь сегодняшнюю дату, и каждый день, когда ты провожаешь меня до дверей, я вижу, что страница пуста.

Ты встаешь и надеваешь на ручку колпачок. Видимо, пора уходить.

Столовая здесь провоняла влажным запахом приготовленных на пару овощей – одного этого хватит, чтобы у любого начались пищевые затруднения. Но есть кое-что похуже запаха – шум. Иногда, если я, например, в Классе или игровой, можно притвориться, что это место – просто школа-интернат. Но когда все гостьи из остальных групп собираются вместе в столовой, орут, и ржут, и спорят, и едят, то не остается никаких сомнений, что ты в психушке. Наша группа должна сидеть вместе. Сидни ставит поднос на стол и пристраивается рядом со мной.

– Я постигла философию еды в «Псих-ты». – Она обращается ко всем сидящим за столом сразу.

Люди с пищевыми затруднениями поворачиваются к ней, чтобы внимательно послушать. Я кручу свои спагетти туда-сюда, пока они не соскальзывают с вилки.

– У них тут четыре основных вида еды: паста, пюре, пудинг и паштет. Они подают только то, что на «п».

Дебби вздыхает.

– Серьезно, – говорит Сидни, – вы заметили?

– Достала паста, – говорит Тара. – У меня проблемы со всеми этими углеводами.

– Ага, – говорит Тиффани. – Полная хрень.

– На прошлой неделе давали курицу, – говорит Дебби.

– Да, Дебби, мы помним, – говорит Тиффани. – Это был важнейший момент в твоей жизни.

Из-за того что нам, гостьям, нельзя давать настоящие столовые приборы, вся еда должна быть достаточно перемолотой, чтобы ее можно было есть пластиковыми ложками. Но в прошлый четверг у нас был цыпленок по-королевски, и поскольку в нашей группе только Дебби на Третьем уровне, то именно ей поручили выдать нам тупые пластиковые вилки и ножи. А после еды она же их собирала. «Как на пикнике», – сказала она тогда.

Сидни меняет тему.

– Смотрите, – говорит она, показывая в дальний конец столовой. – Призрак.

Женщина с седой косой до пояса вальсирует вокруг стола с салатами. На ней длинное белое платье, а руки вытянуты так, будто с ней танцует невидимый партнер.

– Она из «Чувихи», – говорит Сидни.

– Это что такое? – спрашивает Тара.

– Отделение, где держат настоящих психов.

– Ты имеешь в виду «Чуинги», – говорит Дебби.

– «Чувихи», – говорит Сидни. – Надо быть реально прикольной чувихой, чтобы туда попасть.