Я торопился с Терско-Орловского домой. Всё лето мы, подростки- Куроптев Саша, Куковеров Лёша и я- сидели на тоне, где бригадиром был Григорий Павлинович Куковеров. Мы ловили боярышну-сёмгу наравне со взрослыми, получая за это 0,5 пая. Вот сейчас бригадир отпустил меня домой: пришёл вызов из Архангельска ( я поступал в лесотехнический техникум). Порато^>1 соскучившись по дому и домашней баньке, ноги сами несли меня по знакомой натоптанной тропе, мимо ручья Губного, а дальше тундрой до реки Русинги, а от неё уже рукой подать до Поноя.

      Дни становились прозрачнее, по утрам подмораживало, обметывало инеем траву, но иней держался недолго, тут же таял, а к полудню припекало настоящим теплом, словно лето одумалось и возвращалось снова. Дойдя до реки Поной, я крикнул перевоз, здесь же затарахтел мотор и на катере подъехал Володя Шошин, мы благополучно переправились с ним через реку, и я шагал уже по мосткам^>2, замечая что-то да новое, происшедшее за три месяца. Вот у кого-то новый забор, а сосед справа заменил мостки, кто-то соорудил новую стайку для овец. Перед каждым двором были навалены горою моребойные^>3 чурбаки, люди запаслись дровами на зиму. Звонче отдавалось эхо, и любой звук разносился по селу, и далеко окрест стучали по поленьям колуны и топоры, блеяли ягнята и овцы, стонущая взахлёб, где-то выла бензопила, вгрызаясь в сухое дерево. Неподалёку от магазина, в небольшом ларьке, когда-то бывшем Филимоновском доме, а ныне предназначенном для продажи керосина собиралась очередь. Люди запасались керосином, хотя село было сплошь электрифицировано, но на всякий случай делали и запас керосина. А вдруг сильный ветер, который не редкость в наших краях, частенько проникал в село, ибо дуло, как из трубы. Или, не дай бог, электростанция сломается. Не зря в Поное бытовала пословица: « Там гора, тут гора, в небо дыра-вот и Поной». А под вечер, ближе к закату, тянулись в небе косяки гусей, и печальный, разлученный крик их брал за душу. Застя ладонями глаза от солнца, люди поднимали головы, где бы ни застал их этот крик – на огороде, во дворе, в поле или бредущими по улице – и с непонятной тоской глядели вслед. Будто и не гусей провожали, а что-то отрывали от сердца, прощались с чем-то навсегда.

      Наносил воды, нащепал лучины. Без лучины дрова начинают модеть^>4. Еловое полено попалось гладкое, сухое: едва только коснешься косарём, лучина так и отскакивает с треском. И в печке она взялась сразу, смолистые сухие поленья вспыхнули, загудели, даже нисколько не шаяли^>5. Густой, едкий дым, точно молоко, сочился сквозь каменку, скапливался у потолка и опускался всё ниже. Защипало глаза. Дрова зазниялись ^>6.

      Три раза накидывал дров, чтобы прогреть как следует баню, заодно уважить баенника^>7. Уже не дым, а огонь пролизывал камни, вода в котле едва не кипела. Когда угли прогорели, и выветрился угар, заткнул трубу (баня топилась по – чёрному). Дав баньке с часик настояться и после того, как мама нашоркала^>8 её вехтем^>9 , сразу же рванул в первый жар. В давно желанную домашнюю баньку, отмыться там, попарится, пообмякнуть душой и лежать с благостным покоем на сердце. Поплескал на каменку из ковша. Зарокотало, зашипело, будто бы взрыв вырвался из печки. Горячей волной отдал пар, ноздри обожгла знойная сухость, и резче запахло веником. Хорошо прочищает грудь березовый запах. Забрался ещё выше и, задрав ноги, покалил их, похлестался веником до красноты. Вскоре не было уже сил шевельнуть ни рукой, ни ногой, долго лежал на полке, блаженно закрыв глаза и ощущая, как тело постепенно наливается лёгкой истомой, становится невесомым.