Она грустно завязала тесёмки и раскрыла другую папку.
О, а здесь совсем старые бумаги.
Ветхая, надорванная, видавшая виды страничка: «Свидетельство о смерти… Синклития Лукомская… в 1942 году …от удара по голове…».
Она вздрогнула.
Что это? Почему? Чья-то смерть? Чья смерть? Зачем это здесь?..
Глаза бегали по буквам, она пыталась понять написанное.
Папа, вставший из-за стола пройтись по квартире, остановился и кивнул ей.
– Это твоя прабабушка по моей линии, – объяснил он ей.
– Но откуда это? – допытывалась она.
– Когда дом бабушки и дедушки опустел, я забрал оттуда отцовские книги, роман-газеты. А бумаги отыскались на чердаке.
70 лет там пролежали, спрятанные моим отцом – твоим дедом…
Она заглянула в папку. Нашла старую архивную выписку, за 1945 год, когда дед вернулся с войны: что такие-то действительно его родители.
Только имя в этой бумажке написано по-другому: Синклетика; наверное, имя не самое привычное, вот и писали его кто во что горазд.
Она смотрела на папу. Пончик, вытянув длинную шею, тоже с любопытством взирал на хозяина.
И папа рассказал, что недавно на городской научной конференции к нему подошёл незнакомый профессор из другого вуза и спросил, не родственница ли ему женщина с такой-то фамилией.
Услышав утвердительный ответ, поведал историю.
Шла война. Белоруссия была оккупирована.
Молодой дедушка воевал на фронте. Молодая бабушка, с одним тогда ещё ребёнком – папиной старшей сестрой – ушла в леса, под защиту партизан, как и другие молодухи. В отряде сражались оба её брата, и муж сестры, и многие соседи.
В старом доме оставались только прабабушка со своей сестрой: передавали партизанам продукты, одежду, важные сведения. Пришли двое полицаев, стали выведывать про партизанский отряд. Ничего не добившись, убили их.
Она ещё покопалась в папке, осторожно убрала всё на место. Посмотрела в окно. И опять пошла к папе.
Пончик, элегически уложив подбородок на скрещённые передние лапы, внимательно смотрел перед собой чёрными блестящими глазами.
Отец сидел за столом. Но не писал, а думал о чём-то, откинувшись на спинку стула и скрестив руки на груди.
Она присела на балконную ступеньку сбоку от стола и посмотрела на отца.
– Так вот, значит, какие у нас предки…
– Да, – задумчиво проговорил отец. – Да.
Зимним вечером в петербургской кофейне она с подружками ела пиццу.
За окном валил белый пушистый снег.
И так уже всё было укутано пышным слоем – и машины, и тротуары, и на фонарях мягко лежали пуховые шапочки. А снег всё валил и валил, играя искристыми снежинками в желтоватом свете фар и фонарей.
Настенная панель показывала «Дискавери»: сухие каньоны под нещадно палящим солнцем, влажные джунгли, термиты… Подружки что-то обсуждали.
Она вдруг задумчиво спросила, у всех сразу: а шершни – это как оводы?
– Шершни – это типа осы, только большие, – ответила подружка.
– Нэт, Гиви, ос – это вокруг чего Земля вертится, – ответила она детским анекдотом, засмеявшись. – А маленький мук называется пчёл.
А совсем большой мух, больно кусачий – это и есть шершень, – объяснила она.
И присвистнула: фьють! Неожиданно мелодично.
– Ого! – засмеялись подружки. – Не знали, что ты свистеть умеешь. А это кто?
– Птичка лесная, серая, – она тоже засмеялась. – Сама не знала.
Пончик
Повесть
У человека есть ещё одна
возможность быть счастливым – это
умение радоваться чужому счастью.
Но взрослые редко сохраняют это умение.
Фазиль Искандер
Когда-то у неё уже была собака.
Но – то когда-то. И не у неё, а у родителей…
Только что поужинали жареной картошкой. Дочь допивала вторую чашку чая с печеньем, папа сосредоточенно изучал газету.