Господи, и как они после таких гуляний по утрам из постелей своих выползают?

Или не выползают? Тамошняя золотая молодёжь вряд ли вскакивала ни свет, ни заря на работу. Она жила по своим законам.

Разумовский будто прочитал мои мысли.

Я уже направилась к лестнице, ведшей наверх, когда меня остановил его голос.

— Такой видят жизнь подобных мне авторы глянца?

Я обернулась:

— Но я ведь не автор глянца.

— Но работала там.

Я сглотнула. Так, об этом он тоже уже знает.

— Без понятия. Светскую хронику я не вела.

Разумовский поравнялся со мной, заставив вжаться поясницей в перила, опустил ладони на те самые перила по обе стороны от меня и приблизил своё лицо к моему:

— А ты? Ты, котёнок, таким меня видишь? Так ты меня себе представляешь?

— Ну… что-то вроде… — я едва дышала под его пристальным взглядом, не смея вдыхать аромат его дорогого парфюма — смеси цитруса, кардамона и кедра.

— Тогда готовься разочаровываться.

— Б-больше разочароваться в вас я уже вряд ли смогу.

Мой ответ явно его позабавил.

— Главное, чтобы ты никого не разочаровала, — указательным пальцем он поддел сползшую с моего плеча «драгоценную» бретельку и осторожно вернул её на место. — В особенности тех, кто ждут от тебя новостей.

О господи, это намёк? Намёк на то, что он ждёт, когда со мной выйдут на связь?

— Я н-ничего никому не…

— Врать нехорошо, — шепнул он мне напоследок, выпрямился и направился вверх по лестнице. — Доброй ночи, котёнок. Увидимся завтра и продолжим наше увлекательное знакомство.

18. Глава 18

Я влетела в свою спальню, швырнула на постель сумочку, выковыряла свои несчастные ноги из туфель на шпильках. И поскорее бы освободиться от этого во всех отношениях роскошного платья. Я так устала за этот суматошный, громкий, суетливый вечер, что всё вокруг на меня давило, будто так и пыталось скукожить меня до размеров того самого котёнка, которым меня всё время обзывал Разумовский.

Нахальная, самоуверенная скотина!

Надменный, самоуверенный донельзя, самопровозглашённый хозяин жизни. Этот мир — его собственность, и только он имеет право решать, как эта жизнь крутится вокруг него. Кто и что делает. Кто и что надевает. Кто и как на него работает.

Я распалялась всё сильнее, стараясь не задерживаться мыслями на сцене, которую только что пережила. Моя вжимающаяся в перила поясница, окутавший меня аромат мужского парфюма, исходившее от мощного тела тепло…

Я вытолкала себя из платья и, оставшись в одном нижнем белье, вздохнула свободнее.

Нет, свои наблюдения определённо стоило записать. Они так и просились на бумагу.

Я схватила с письменного стола у занавешенного окна свой синий блокнот, пожалев, что не взяла его сегодня с собой. Обычно со своими заметками я не расставалась, но в последнее время то и дело изменяла своим привычкам. Сказывались форс-мажорные обстоятельства.

Начеркала на чистом листе все нелицеприятные эпитеты.

Вот, важно выпустить эту агрессию из себя. Это раз.

И неизвестно, когда и как такие, на первый взгляд, пустые заметки, могут мне пригодиться Это два.

Ну и мне просто было приятно написать о нём какую-нибудь гадость, не имея возможности высказать ему это в лицо. Это три.

Будем считать это своего рода терапией.

Какое-то время я так и бродила по спальне, пытаясь остыть.

Но получалось из рук вон плохо. В голову тут уже начинали лезть воспоминания, связанные с Данилой.

Ничего бы этого не случилось, если бы мой доверчивый брат не влез в долги.

И он не влез бы в эти долги, если бы не прежнее место работы.

Если бы тогда, годы назад, его не выбросили на улицу без объяснения причин, без права узнать подробности увольнения, лишив последней заработной платы… если бы его не уволило предприятие, владельцем которого значился Разумовский!