Северьян же учился, но как-то сам собою. Вслух читать не любил, спрашивать разъяснений тоже, а потому складывал знания на полочку внутри себя и перебирал их как страницы. Что-то понимал сразу, что-то нет, но отец был не из болтунов и если говорил, то по делу. Мать, та больше угождала ему, единственному сыночку, ласкала и пела песни. Сама же потихоньку чахла, скрывая свои хвори за делами, да к двенадцати Северьяновым годам погасла, как лучина. Так и остались они с отцом да с бабкой по матери втроём. В то время Севостьяну было под пятьдесят, хозяйство у него было крепкое и вдовцом он был завидным, только больше на жонок он и не смотрел. Борода после смерти Пистимеи у него в одну ночь поседела льном и стал он горбиться, как вещий старец. Через год немного оклемался, явно вынашивая какую-то свою важную мысль, и взялся за единственного сына всерьёз. Знал Северьян, конечно, и умел многое из поморских дел, но главным всегда было Студёное море. Море – наше поле, говорили поморцы. Вот там и пропали Севостьян да Северьян на время. За несколько лет сплавали они с отцом вдвоём на все беломорские острова: Соловецкие и Кий-остров, и на Кузов-архипелаг, и на Жижгин, Сосновец и Моржовец. А потом и в океан пошли на Кильдин, Колгуев и Матку. Ловили треску, вялили. Били зверя морского и пушного – песца полярного и лисицу. Стрелком, правда, Севостьян был не ахти каким – белку в глаз не бил, и Северьяна не особо этому ремеслу обучил, хотя, по обычным меркам, охотниками они были изрядными.

За морскими заботами поначалу не замечал Северьян по молодости, а Севостьян намеренно о том, как меняться стало всё в Поморье. Впрочем, как выяснится совсем скоро, Севостьян не только всё замечал, но делал верные выводы и готовился. Новая власть поначалу их не трогала, взявшись за главное: быстро порушила все монастыри да церкви позакрывала. Поморские кресты-глядни вырывались -чтобы быть упорно поставленными на место, ведь каждый уважающий себя мореход в этих краях ставил такие кресты не только в память о сгинувших в пучине, но и в обыкновенных мореходных целях-, организовывались сельсоветы и плодились артельные, колхозные бригады. Поначалу только предлагали, а потом уже стали туда «забривать» почище армии.

Вслед за этим начались массовые вырубки леса, а затем потянулись тысячи зэков в Беломорье на строительство знаменитого канала. По морю дымил пароход, переименованный из «Святого Савватия» в «Глеб Бокий», доставляя новых заключённых в некогда святую Соловецкую обитель. Ходили слухи, что настоятеля Соловков архимандрита Вениамина и келейника Никифора сожгли заживо в лесной избушке на берегу Волкозера. Потом оказалось, что это совсем не слухи…

Никаких тебе винограда и арбузов. Только СЛОН теперь водился на Соловках. Занял весь остров Соловецкий лагерь особого назначения. Да и если бы только он один. Как губки -так называли здесь грибы– после дождя росли разные «Лаги» -вообще, сокращения и аббревиатуры в то время вполне себе заменяли слова– в Поморье, впитывая «врагов» и готовясь изрыгнуть эту массу сломленной, бесплатной рабсилы на стройку – гордость молодой страны ББК. Беломорско-Балтийский канал. И вскоре, ожидаемо, дошли заботы у окрепшей и окропившей кровушкой руки власти до местных «кулаков да до подкулачников» и прочих зажиточных хозяев. Хотя, по меркам новой власти, таковыми можно было считать почти каждую поморскую семью, но всё же в числе первых по всем трём спискам стоял Кондратов Севостьян Прокопьевич. Внесли всюду, чтобы с гарантией не ошибиться. Несмотря на то что он слова против новой власти не сказал, хотя его не раз на это провоцировали, но раздражал всех одним фактом своего независимого положения и зажиточного состояния. Кровь и пот, потраченные на это самое состояние, традиционно в расчёт не брались. Как и отсутствие батраков и прочих «угнетённых», которых можно было бы поставить в вину Севостьяну. Закон, веками нерушимый на Севере, перестал действовать окончательно. Точнее, соблюдать его старались только поморы, изначально поставив себя в положение проигравшей стороны до скончания века.