«Великие Луки! Собираемся на выход!»

– Да-да, спасибо, я в порядке, уже выхожу! – пробует он свой голос, проводя ладонью по волосам. Плечи болят, а в голове всё ещё звучит эхо сна. Он убирает так и не раскрытую за ночь «Жизнь двенадцати Цезарей» в сумку, открывает дверь и выходит навстречу своей новой реальности.

Поднявшись на мост, ведущий от платформы в город, Тихон почувствовал, что озяб, и поспешил застегнуть молнию своей бурой кожанки, а потом достал со дна сумки лёгкий клетчатый шарф. Хоть какая-то защита для его шеи, которая так и пульсировала ноющей болью.

Обычно он ходил, воткнув в уши наушники: прогулка с аудиокнигой или подкастом казалась ему куда полезнее, чем просто пустая трата времени на дорогу. Эта привычка появилась у него к тридцати, когда он начал бегать по утрам. Так удавалось провести время с пользой и для тела, и для ума: он бежал, а в ушах звучал голос, читающий Теодора Моммзена или ещё что-нибудь полезное, на что у самого Тихона не хватало времени. Иногда, когда хотелось совсем отключиться от мыслей, он бегал под музыку, но поскольку такой музыкой был джаз, часто при смене трека сбивался и его беговой ритм. Попробуй-ка, побегай под «Take Five» Брубека!

Но сейчас восприятие окружающего мира было для него в приоритете. Он улавливал каждый звук, вглядывался в лица людей, идущих на остановку с вокзала, слушал запахи ноябрьского утра и железной дороги. Всё было иначе, чем в Москве, и это заставляло его быть настороже, по крайней мере, пока он не окажется там, куда направлялся.

Время до автобуса ещё было, и Тихон вдруг вспомнил о том, что ехать в деревню с пустыми руками по меньшей мере неприлично, а с его стороны – городского родственника – и вовсе кощунственно. Не придумав ничего лучше, он закупился в привокзальной «Пятёрочке» пряниками, чаем, а после уговорил продавщицу продать ему бутылку «Хванчкары» и Коктебельского коньяка. Выглянув на улицу, где, кажется, стало ещё холоднее, Тихон заметил оживление на остановке, а после и подкатывающий к ней старенький ЛиАЗ. Соприкосновение с повседневностью приободрило его, и он, на ходу побросав свои «гостинцы» в сумку, побежал к автобусу.

Спустя час Тихон сквозь мутное лобовое стекло заметил вдалеке свою остановку и, прочистив горло, постарался как можно громче попросить водителя остановить «у поворота на Богатово». Когда-то там даже стоял знак «Богатово – 2 км», но уже лет десять назад его кто-то свалил и унёс: то ли ураган, то ли неумелый гонщик, то ли рукастый деревенский куркуль.

Глядя автобусу вслед, Тихон поправил на шее шарф, и ещё раз подумал, что, как обычно, недооценил всё коварство ноябрьской погоды за городом. Если в Москве было сравнительно тепло, то здесь, в Псковской области, зима уже вовсю вступила в свои права. Заснеженные лапы елей были недвижимы, а студёный ветер с дороги как бы толкал Тихона поскорее скрыться в тёмной лесной арке, где, еле заметная, пролегала грунтовая дорога, ведущая в деревню. Постояв ещё с минуту на обочине, стараясь надышаться непривычно морозным и свежим воздухом, Тихон двинулся по грунтовке.

Эту дорогу он знал как свои пять пальцев. В лесу она круто поворачивала направо, делала петлю влево, потом, спустя шагов тридцать, снова круто поворачивала – теперь уже вправо, где расширялась, великодушно предоставляя путнику выбор, с какой стороны обойти огромную лужу, которая была неизменна во все времена и в любую погоду. Тихон с улыбкой вспомнил, как они с Дашей на спор прыгали в эту лужу, представляя, что, прыгнув в неё, они провалятся в потусторонний мир…