– Пошли что ли? – вопросила она.

– А Люда… – он посмотрел по сторонам в поисках девушки.

– Не маленькие, на кой нам Люська? – объявила старуха, – Идём! По ступенькам мне помоги только.

Тихон помог старушке влезть в сапоги, спуститься с крыльца. Он был даже рад чем-то заняться и снова выйти на улицу: перспектива пьяных бессвязных разговоров его не прельщала.

Медленно и спотыкаясь они вышли на дорогу и доковыляли до калитки соседнего участка.

– Вот и моя усадьба! – переводя дух произнесла Майя. Дом был как будто зеркальным отражением дома Егоровых, только выглядел гораздо опрятнее. Старуха проследила за взглядом Тихона и добавила, – Нинкин был дом. Тут она родилась и жила, пока они с Тихоном не съехались.

Они подошли к крыльцу, старушка остановилась и сильнее оперлась на Тихонову руку.

– Погоди с минутку! – она тяжело дышала, – Бабке уже девятый десяток, ух. Раньше-то я любого мужика перепить могла! – она захихикала, потом нахмурилась, – Ты на крылечко мне помоги взобраться ещё, а там уж я дальше сама.

Майя открыла дверь и, держась обеими руками за деревянные стенки узкой лестницы, стала подниматься на террасу. Тихон неуклюже шёл за ней, реагируя на каждое отклонение в сторону.

– Свет-то зажги! – приказала Майя, – Там, слева.

Тихон нащупал старый выключатель, на террасе загорелась лампа в бумажном абажуре.

Терраска была маленькая и опрятная. У внешнего окна, выходящего на дорогу, стояла металлическая кровать, в углу рядом с ней – трёхэтажный старый шкаф со стеклянными дверцами, внутри которого выстроились в ряд фарфоровые поросята, хрустальные салатницы и старые фотографии. Перед кроватью стоял покрытый кружевной скатертью круглый стол и несколько таких же старых, как и у Егоровых, стульев. Охнув, старуха села на большой кованный сундук у входа.

– Ну вот и дошли, Господи помилуй! – выдохнула Майя и стала стряхивать с ног тяжелые сапоги. Взгляд Тихона скользнул по содержимому шкафа и остановился на выцветшей чёрно-белой фотографии: молодой – лет тридцати, не больше – Тихон Петрович с Колькой. Но внимание Тихона привлекла молодая женщина, которую обнимал прадед и к которой прильнул маленький Коля.

– Можно? – спросил Тихон Майю, и не дожидаясь ответа, отодвинул стеклянную створку и достал фотографию. На обороте каллиграфическим почерком было выведено: «Майке от Нины Егоровой на добрую память. 5/VII 1947 г.».

«Так вот ты какая, Нина!», – подумал Тихон, рассматривая девушку на фотографии. Совсем не панночка. Тёмное платье в горошек с белым воротничком, яркие губы и обведённые тушью большие глаза, блестящие светлые волосы заплетены в две тугие косы, правильной формы красивые брови, чуть вздёрнутый нос, пухлые щёки с ямочками…

– Ниночка моя, – вдруг проговорила старуха, и Тихон с удивлением взглянул на неё, – золотой был человечек!

В голосе Майи сквозила неподдельная нежность, глаза её заблестели.

– Как они познакомились с прадедом? – неожиданно для себя спросил Тихон, и старушка посмотрела на него так, будто только сейчас обнаружила его присутствие.

– Как-как! – крякнула она, – тут все друг-друга знали! А они соседями были. До войны-то у каждого своя семья была, а после… – Майя протяжно вздохнула, – охо-хо-хо-хо! Родители Ниночкины померли, остался только братишка-дурачок, и того-то фашисты… – старуха махнула рукой и пожевала губами. Тихон напряжённо ждал продолжения. За окном скрипнула дверь Егоровского дома, послышались голоса Владимира и Митрича, потом ругань Гали…

– Я-то только в сорок седьмом году тут поселилась, но то, что Нина рассказывала… да и не только Нина! Лютовали тут фашисты, половину деревни пожгли, и баб, и детей малых, никого не жалели! Потом-то их самих, как собак бешеных, всех побили, но не осталось ни у Нины, ни у Тихона никого, кроме Кольки – деда твоего то есть. И стала она ему вроде как старшей сестрой, а потом и мачехой. Она ж его и растила, Нина! – ударила себя старуха кулаком в грудь, – Тихон-то когда вернулся, он совсем не свой был из-за жены-то, всё себя винил в том, что не уберёг…