И будешь ты грустна, что вот, нельзя уйти

И тяжело, немыслимо остаться…

Алексей Цветков

Индейцы вышли на тропу войны! Они вооружились луком и стрелами, и томагавками, и воткнули в волосы перья горного орла, и раскрасили себе физиономии для устрашения врага. Собственно, индейцев было всего ничего – один маленький мальчик в шортах с вороньим пером в светлых волосах и с разрисованной акварелью мордочкой. Он очень серьезно смотрел на Анну, качавшуюся на качелях в дальнем уголке огромного сада Лифшицев. Качели были старые и немилосердно скрипели. Мальчик появился из кустов малины, росших вдоль соседского забора – наверное, там была дырка.

– Ты пришел меня спасти?

– Спасти? – он растерянно заморгал.

– Ну, ты же храбрый индейский воин Соколиный глаз? Нет?

– Я Оцеола, вождь семинолов!

– Ну вот! А я прекрасная семинолка, и меня взяли в плен индейцы племени сиу! Ты меня спасешь?

Так они познакомились. Димке-Оцеоле было всего десять, Анне – почти двадцать. Она училась в «Пятке» – в художественном училище памяти 1905 года – и дружила с Соней Лифшиц. Дружила – это мягко сказано: Лифшицы приняли ее, как родную – пригрели, приласкали, присвоили себе. Они были такие! Софья Леопольдовна, бывший врач-кардиолог – огромная, пышная, курила, как паровоз, и виртуозно материлась. Ее сын Валентин Аркадьич, Сонин папа, преподавал в университете историю средних веков. А Маргарита, Сонина мама, была высокой, тоненькой и трепетной – дышала «духами и туманами» и пребывала в постоянной несколько меланхолической задумчивости – Маргоша, очнись, наконец! Несмотря на хрупкость, Маргарита Михайловна была прекрасным стоматологом, и рвала зубы безо всякого трепета. Анна ее побаивалась – все казалось, сейчас скажет: открой рот! Соня пошла в бабушку – такая же крупная, громкоголосая, с непослушной копной рыжеватых кудрей, она все время пыталась похудеть и без конца пробовала какие-то невообразимые диеты: то питалась одними яблоками, то, наоборот, требовала мяса.

Анну они приняли сразу же, как только Соня первый раз привела ее домой – как будто она была подобранным уличным котенком, озябшим и голодным. Впрочем, почти так и было. Папа Анны умер в одночасье, когда ей еще не было четырнадцати. Посреди ночи вдруг страшно закричала мама, Анька прибежала, вызвали скорую, но скорая не довезла – он умер по дороге. Папу Аня обожала. Она не понимала, как он мог так с ней поступить?! Папа, папочка! Всем – характером, внешностью: черными прямыми волосами, зелеными чуть раскосыми глазами и высокими скулами – она была похожа на отца, как будто он сделал ее самостоятельно, без помощи мамы. Маму Аня не то, чтобы не любила, нет – мама есть мама! Но… как-то снисходила к ней что ли. Главным был папа! Самым лучшим, самым умным, самым красивым. А мама казалась слишком простой, недалекой и не очень-то и красивой рядом с ним. И зачем он на ней женился?

Маленькая Аня иной раз воображала себе совсем другую маму – прекрасную, как… как Людмила Чурсина! Ей очень нравилась Людмила Чурсина. Мама была совсем не такая – маленькая, полненькая, кудрявенькая, краснощекая. И вот теперь папа умер, и она осталась с мамой. А мама… мама как-то потерялась. Аня это сразу поняла. Сначала все плакала, потом даже запила было, но Аня этого ей не позволила – еще чего! У нее все валилось из рук, и Ане пришлось научиться всему – и готовить, и убираться, и шить, и не давать маме плакать. Последнее получалось плохо – Аня как-то ожесточилась, и напрасно мама подъезжала к ней с поцелуями и причитаниями. Это из-за нее умер папа! Из-за нее – убеждала себя Анна и не поддавалась. Так они и жили – в состоянии холодной войны. А в один прекрасный день оказалось, что мама… беременна! Она прятала глаза, краснела – но живот уже лез на нос, и отпираться было бессмысленно. Ане стало противно. Она не могла даже прикасаться к матери, ее мутило от запаха ее тела, одежды, раздражали все эти ванночки и кроватки, ползунки и пинетки, заполонившие их квартиру.