Год от года Димка подрастал, начал стесняться, не давался обнять, а когда ходили на пруд, так выкомаривал на тарзанке, что Аня боялась, как бы он не грохнулся с высоты – а ведь все для нее! Грохнулся он с качелей – старая веревка оборвалась, и он со всего маху упал на жесткую землю, разбил локоть, коленку и даже заработал легкое сотрясение мозга – врач велел лежать в темной комнате и не делать резких движений. Димка лежал, голова слегка кружилась, его подташнивало – он был преисполнен горя: Анна уезжает, и он не увидит ее до будущего лета! Вот возьму и умру, – думал он мрачно, – тогда узнаете! Он представил себе, как лежит, бледный и прекрасный, а Аня плачет над ним, и ее горячие слезы льются ему на грудь… Дальше он представить не успел, потому что вошла настоящая Аня – веселая, пахнущая солнцем и бархатцами: в косу она вплела цветы.

– Как ты тут, вождь семинолов? Бедный! Выздоравливай! Вот тебе от меня подарочек!

Она дала ему маленький этюдик: два яблока на зеленой скатерти. Димка молчал, только смотрел на нее во все глаза.

– Ну, что ты?

Она нагнулась – он с ужасом смотрел, как приближаются ее смеющиеся глаза, потом зажмурился – и поцеловала его. Когда он пришел в себя, в комнате витал ее запах, но самой Анны уже не было. Димка потрогал пальцами свои губы – вот сюда, сюда она его поцеловала! Его переполняло чувство какого-то жуткого восторга, невыносимого счастья, и радостного отчаянья, если оно бывает радостное. Пожалуй, я доживу до следующего лета, подумал он.

Но следующее лето принесло сплошные разочарования. Все началось еще весной. За зиму Димка страшно вытянулся и чувствовал себя совсем взрослым – еще бы, почти четырнадцать! У него ломался голос, мучили бесконечные прыщи и смутные эротические фантазии, в которых он, впрочем, не продвигался дальше поцелуев. Теоретически он представлял себе, что должно следовать за поцелуями, но это казалось ему совершенно невероятным: неужели и правда взрослые проделывают все эти штуки? И ему придется? Брр!

Была необычайно дружная весна – цвело все сразу: вишня, черемуха, боярышник, сирень, жасмин, яблони, в саду благоухали ландыши, и воздух, настоянный ароматами, казался густым, как сироп. Лифшицы собирали гостей – у Софьи Леопольдовны был юбилей, и Димка маялся с утра, зная, что Анна непременно приедет. Он пошел за водой к уличной колонке и увидел ее – Анна шла рядом с высоким седым мужчиной, который нес ее этюдник и охапку красных роз. Анна в темно-бордовом длинном платье с распущенными волосами была прекрасна, как никогда, и Димка сунулся было к ней, но она даже не повернула головы – не заметила, так занята была разговором с этим седым мужиком. Ледяная вода лилась ему на ноги, он не чувствовал. Жизнь, только что казавшаяся такой замечательной, остановилась – словно захлопнулась крышка сундука, и он, Димка, остался внутри.

К Лифшицам он идти не хотел. Но пошел. Анна, заметив его, улыбнулась и равнодушно чмокнула в щеку – как ты вырос, совсем большой! Весь вечер он следил за ней – за ней и Сергеем, так звали этого седого. Он видел их насквозь, всю их игру, все эти взглядики, улыбочки, нечаянные прикосновения – видел и умирал от отчаянья.

Заснуть он не мог. Посреди ночи вышел в сад, залитый лунным светом, пролез в дыру в заборе и замер: на качелях кто-то был. Еще не видя, он знал кто это: они целовались и шептались, обнявшись, один раз Анна тихо рассмеялась – Димка не мог, не мог этого вынести! Не мог. Он вернулся к себе, постоял на балконе – внизу, словно зачарованный, белел сад, луна смотрела с неба и, чтобы добить его окончательно, вдруг запел соловей, потом второй, подальше. Димка сел на пол и заплакал от горя, безнадежности, любви, из-за невозможной красоты этой весенней ночи, созданной специально для того, чтобы целоваться, сидя на старых качелях.