На моем одеяле в полный рост нарисована девушка – блондинка с длинными волосами и черноволосый молодой человек. Они лежат, обнявшись. Он уже запустил руку под ее трусы. Над их головами на ветке дерева сидит строгая тигрица. Сторожит. Костя говорит:

 – Давайте ляжем, попробуем, кто совпадет по контуру, останется у Татьяны. И, взяв вазочку за горло, он выплеснул алые розы на тротуар.

На Райнере висит толстенький золотой крест и вся рубашка поделена на квадратики, а в каждом сценка из наполеоновских войн. Глаза следят за посетителями – все ли довольны, не надо ли чего. Быстро смешивает напитки, чисто и насухо вытирает прилавок. Его лицо испортило постоянное подсчитывание денег. Он морщит высокий лоб и внимательно смотрит на чеки. В «Томатах» можно и пострелять. Стрелкой с хвостиком попасть прямо в цель. Горят свечи. На красной салфетке стоит коктейль «Маргарита».

Недалеко от моего дома в витрине приватного музея выставлены солдатики, изображающие все мировые войны. Их делает зубной врач, доктор Линднер. Русский мужик снял штаны и показывает жопу немцу. А немец стоит и смотрит удивленно, точно так, как в наших русских фильмах. Задорные, боевые в красных формочках и фуражечках наступают. А наши им жопу. Вот и победа вышла.

А когда я пишу критические заметки о местных современных пьесах, госпожа Лукас меня не понимает. Не нравится ей, почему я пишу больше о пьесе, чем об инсценировке и совсем не замечаю режиссерскую идею. А я давно уже все подметила – и мимику, и речь, и стулья, и одежду. Только вот до смысла мне есть дело. И когда Дантон разводит антимонию с проститутками, мне хочется вчитаться в Бюхнера больше, чем обратить внимание на то, из натурального или искусственного шелка сшит Дантонов халат и какого цвета было платье на Юлии, когда она шла на эшафот.

Хотя Лелька и уверяет, но тут в Марину Тетельбойм – иностранку нашего факультета журналистики, которая все пять лет проучилась нахаляву, закашивая под незнание русского языка, – не поиграешь. Спрашивают строго и наравне со всеми коренными жителями.

Конечно, я рву благоухающие розы и сирень, и нарциссы в городском парке. Мне нравятся живые цветы, стоящие в вазе или в стакане. По-своему я тоже соблюдаю Закон об охране окружающей среды. Хотя зачем рвать, можно и купить.

– Наверное, тебе было очень плохо там в России, что ты вот так неожиданно приехала без денег и без языка, – моя подруга обращается ко мне с этим вопросом.

С чемоданчиком в руке, в осеннем легком пальто и с рюкзаком за плечами я рванула к друзьям, к родным, зная твердо, что помогут, потому что любят.

 – А если ты что захочешь, будет тебе, – Райнер утвердительно кивает головой. Жизнь наша тяжелая, суровая, жесткая, поэтому и мы должны быть суровыми. Как яйца харт – крутыми.

Раймона так и норовит подлезть своей шаловливой ручонкой между ног Райнера и пожать ему яйца. Райнер и Раймона смотрятся очень странно вместе – она юркая, яркая, худая, подвижная, как ящерица, вульгарная, болтливая и нагло смотрящая. Официант – спокойный, без подхалимажа к посетителям, очень внимательный и молчаливый. У Раймоны живут дома два ротвейлера, а Райнер живет один. «Бомбастик», где они по вечерам работают вместе, популярен. Пальмы в кадках, нарисованное солнце и музыка Лумумбы, – все должно воссоздать экзотику южной Африки и расслабить посетителей. Моя Ада быстро и искусно смешивает напитки. В ее смуглых красивых руках с длинными оранжевыми ногтями так и мелькают мартини, виски, кола, апельсиновый сок. Скорость возрастает с приходом новых посетителей. Белые женщины танцуют с темными мужчинами. А Ада, Райнер и Раймона после работы в пять часов утра идут на «Бот», в другую дискотеку, чтобы расслабиться, потому что трудно уснуть.