Не было нужды долго и мучительно догадываться, чем именно тётя Вера делилась с моей матерью, и отчего у той ещё сутки не стихал пожар в глазах — настолько живо мама представляла себе и ту сцену, и другую, и третью… А тётя Вера всё курила. А я всё подглядывал за ней сквозь матовое, едва ли прозрачное стекло в кухонной двери и всё больше понимал, что свободные люди могут позволить себе курить и пить водку, и любить тех, кто нравится просто потому, что это приносит удовольствие.

Философией моей матери являлось непрерывное страдание: человек пришёл в этот мир с тем, чтобы страдать от первого своего часа до последнего, а вовсе не с тем, чтобы радоваться, восхищаться, стонать от удовольствия. Полагаю, что и секс виделся ей лишь как то, что нужно перетерпеть, перестрадать, перемучиться. Тётя Вера не страдала и не мучилась. Она подпаливала сигарету, вытягивала через стол руку, сжатую в кулак, и говорила, красноречиво указывая на область от кисти до локтя: «Во-о-от такой!». Мама вздрагивала, застенчиво хихикала, краснела, прятала глаза, снова хихикала и убегала под видом, что необходимо принести какое-нибудь угощение из буфета или холодильника.

— Я ему говорю: ну, хватит! А оно всё тикёт и тикёт! И тикёт, и тикёт!

— Вера! — прыскала от смеха мама.

— Да я тебе говорю!

Я усмехнулся.

— Что?.. — подняла голову Сара и заглянула мне в лицо.

— Ничего, — торопливо ответил я, убирая улыбку.

— Ты смеялся. Чему? Вспомнил что-то?

— Нет… Да, кое-что вспомнил.

— Расскажи.

Сара мягко обволокла мою грудь руками и одеялом, уложила голову в удобную впадину подмышкой, прикрыла глаза. Она засыпала. Мы оба были утомлены, а у меня глаза, признаться, стали слипаться сразу, как только наступила разрядка. Я думал ехать домой и не мог двинуться. Думал, сейчас Сара немного придёт в себя и потребует, чтобы я отвёз её к мужу, но она словно оцепенела — почти не шевелилась, говорила с трудом и как-то туманно. В конечном счёте я решил оставить нас в покое и незаметно уснул, приобняв Сару, с погасшим бычком между пальцев.

8. Глава 2. (Ч.1)

День наступил. Как ни странно, вопреки логике, вопреки планам, наперекор здравому смыслу, он не просто наступил, а скорее даже обрушился словно трухлявые балки, падающие с потолка под воздействием землетрясения или урагана. Самим ураганом можно было назвать телефонный звонок. Он так неистово заорал мне прямо в ухо, что не осталось никаких сомнений — пора просыпаться.

Звонили с ресепшена, требовали срочно освободить номер. Я разбудил Сару. Наспех одетые, осоловелые, толком не умывшиеся мы спустились вниз. На последней ступеньке Сара вдруг резко остановилась.

— Я сейчас, — кинула она, побледнев, и убежала обратно.

Видимо, что-то забыла. А я направился к администратору, чтобы расплатиться за неоплаченные часы.

— Я бы и раньше вас стала будить, — сказала она, принимая деньги, — но подумала, ничего страшного, если поспите. Вы ведь не просили тревожить. А у нас сегодня свободно…

— Вы всё правильно сделали, — кивнул я и положил на стойку дополнительную банкноту отдельно от основной суммы. — Спасибо. На чай.

— Спасибо, — произнесла администратор чуть сдавленно, словно ей было неприятно принимать мою благодарность.

Вчера мне показалось, что ей искренне и глубоко наплевать на каждого, кто приходит сюда сквозь снег или сквозь дождь, даже сквозь солнечный туман. Кем бы ни был и с чем бы ни пришёл тот или иной человек, ступивший на порог, всё, что от него требуется, — заплатить. Он может быть знаменит или безызвестен, богат или еле-еле сводить концы с концами, но здесь он всегда тот, кем ему иногда хочется побыть, — никто. Невидимка. Инкогнито. Мистер «Икс». Нужно всего лишь найти наличные деньги, если не хочешь светить банковскую карту, и написать в бланке имя. Любое имя. С паспортом не сверят и не посмотрят водительские права. Не позвонят родителям, участковому, супругу или супруге. А ведь большинство постояльцев наверняка женаты. Даже не заглядывая в документы, девушка на ресепшене прекрасно знает об этом. Она регулярно видит вмятины на безымянных пальцах, с которых за полчаса до этого сняли обручальные кольца, а затем торопливо спрятали их в бумажник — и там тоже останется своеобразная метка: если часто использовать один и тот же кармашек, вскоре ткань на нём вытянется, станет тоньше, побелеет. Круглый выпуклый холмик — надгробие семейной верности. Такие часто можно встретить в мужских портмоне. Не потому, что мужчины чаще изменяют, а потому что делают это менее изворотливо, более схематично. Да и кольца у мужчин, как правило, толще. Выбирая себе кольцо к свадьбе, никто не задумывается над тем, насколько удобно его будет прятать. Женщины же поступают хитрее — просто не надевают колец.