– Катюша! Что съ тобой? – спросилъ Нехлюдовъ, волнуясь не мене ее и чувствуя, какъ слезы подступаютъ ему къ горлу. – Катюша! Что ты?

Она не отвтила, но рыданія вырвались наружу, и она вся затряслась.

– Что ты? Что?

Она не отвтила, не поднялась со стола, но только, выпроставъ лвую руку, вытянула ее назадъ къ нему, показывая ему фотографію, которую онъ оставилъ ей вчера.

– Зачмъ вы показали мн, – заговорила она сквозь рыданія. Что вы со мной сдлали? Зачмъ? Не хотла я помнить. Не хотла. А теперь что длать?

– Теперь будемъ любить другъ друга, Катя, какіе мы есть, – едва выговорилъ сквозь радостныя слезы Нехлюдовъ.

– Да ужъ того нтъ и не будетъ. И разв можно меня любить?

– Можно, можно, можно.

– Нтъ, нельзя. – Она встала, слезы текли по ея щекамъ, и выраженіе лица было печальное, но живое.

– Нельзя забыть, Дмитрій Ивановичъ, что я была и что я теперь. Нельзя этаго, – и она опять зарыдала.

– Ты была моей женой и будешь такой. И не теб каяться, a мн. И Богъ видитъ, какъ я каялся и каюсь.

Она поднялась и пристально долго смотрла на него.

– Зачмъ вы это хотите длать? Меня не спасете, а себя погубите. Ничего не выйдетъ изъ этаго, бросьте вы меня.

– Не могу я, моя жизнь въ теб. И вотъ то, что ты говоришь такъ, что ты очнулась, это такая радость мн.

– Какая это радость? Вотъ была радость тогда.

Она взяла въ руки фотографію и стала вглядываться въ нее.

– Тогда была радость. Вы такой же. А я что? Гд я? Нтъ, Дмитрій Ивановичъ, голубчикъ, бросьте меня. Я не могу такъ жить. Я повшусь или сопьюсь. Пока не думаю о прежнемъ, могу жить. А какъ вздумаю…

– Зачмъ думать о прежнемъ? Катюша, помнишь, мы съ тобой говорили о Бог. Вришь ли ты въ Бога, что Богъ милосердъ…

– Прежде врила.

– И теперь вришь. Такъ вотъ Богъ видитъ наши души и хочетъ отъ насъ только того, чтобы мы были добры, чтобъ мы служили Ему. И какъ только мы станемъ на этотъ путь, такъ все прошлое ужъ прощено. Давай жить для Бога. Я хочу такъ жить, но хочу жить такъ съ тобой.

– И за что вы меня такъ любите? – вдругъ сказала она и улыбнулась.

– За то, что виноватъ передъ тобой.

Это была первая минута пробужденія Катюши. Но пробужденіе это не дало ей успокоенія. Напротивъ, она теперь начала мучаться больше, чмъ прежде. Мысль о томъ, что Нехлюдовъ, женившись на ней, погубитъ свою жизнь, страшно удручала ее.

На другой день посл этаго разговора, когда Нехлюдовъ пришелъ въ острогъ, его не пустили къ Катюш, потому что она сидла въ карцер. Она достала вина, напилась пьяна и такъ шумла и буянила, что ее посадили въ карцеръ.

На другой день она успокоилась и хорошо и долго говорила съ Нехлюдовымъ и о прошедшемъ и о будущемъ и общала больше не пить и, по его совту, согласилась работать. Читать же она не могла и не хотла.

– Не могу я, Дмитрій Ивановичъ, читать эти повсти и романы. Все это такъ мало въ сравненіи съ моей жизнью. Какъ подумаю о себ, что съ этимъ сравнится.

Съ этаго дня положеніе ея стало улучшаться. Она стала спокойне и проще.

Посл Петрова дня ихъ обвнчали въ острожной церкви, а въ середин Іюля партія, въ которой была Катюша, отправилась въ Нижній.

Нехлюдовъ впередъ похалъ въ Нижній и Самару, чтобы тамъ устроить свои дла и присоединиться къ партіи въ Тюмени.^>167 Такъ онъ и сдлалъ. И въ Тюмени поступилъ въ острогъ и уже какъ арестантъ халъ сначала водой, потомъ сухимъ путемъ до Троицко Савска, гд его выпустили, и онъ съ женою поселился въ предмстіи города.

–

Планы Нехлюдова далеко не осуществились. Устройство сада и огорода, въ которомъ бы онъ самъ работалъ, не удалось ему. Не удалось потому, что часть его времени была занята перепиской съ пропов