Съ Кармалиными онъ не видлся съ тхъ поръ и разъ только отвтилъ на письмо, которое ему написала Алина, въ которомъ говорила, что желаетъ ему счастья на его новомъ пути, что хотя она и не понимаетъ его дла, она знаетъ его и уврена, что дло, которому онъ отдаетъ свои силы, хорошее дло, и потому желаетъ ему успха. Но вотъ въ конц Долгоруковской улицы кто-то остановилъ извощика и соскочилъ къ нему.

Высокій офицеръ въ очкахъ. Орнатовъ – узнаетъ его Hexлюдовъ. Скучный болтунъ, кутила, со всми другъ, бывшій товарищъ его и по университету и по военной служб.

– Нехлюдовъ, ты какъ здсь?

– Да у меня дло тутъ. Здраствуй. Ты какъ?

– Я и всегда теб радъ, но теперь, въ Москв, тмъ паче. Чтожъ, обдаемъ вмст? Гд хочешь? Въ кабачк какомъ нибудь. У меня дла по опек. Я опекуномъ вдь.

Оказывалось, что этотъ безпутный человкъ, именно потому что онъ прожилъ все свое состояніе, былъ назначенъ опекуномъ надъ состояніемъ богача.

И лицо полупьяное, и тотчасъ же папироска, и эта опека, и планы, гд бы выпить и пость, и болтовня, и полное равнодушіе ко всему, и мнимое товарищеское добродушіе – все это такъ далеко ужъ было отъ сознанія Нехлюдова, что онъ, какъ новое, слушалъ Орнатова.

– Да, да вдь ты что то въ острог женишься на преступниц. Мн Кармалины говорили. Что такое? Разскажи. Вдь ты всегда чудакъ былъ.

– Да, да все это правда, но только мн некогда, я туда, въ острогъ и иду. Ты не сердись на меня, но знаешь, наша жизнь совсмъ теперь врозь. Ты, пожалуйста, не сердись, но это такъ.

– Вотъ, сердиться. И почему ты думаешь, что я тебя не пойму? Ты напрасно думаешь, что я такой. Ну, впрочемъ, прощай. – Покупка у тебя? – сказалъ онъ извощику. – Ну, прощай. Жалко. A revoir.^>166

Встрча эта скоре пріятна, чмъ непріятна была Нехлюдову, показавъ ему то разстояніе, которое положено теперь между собою и прежними своими знакомыми. Тяжело было, что не было никакихъ знакомыхъ теперь, не было людей, съ которыми бы онъ могъ длить свои мысли и чувства. Катюша оставалась чуждою, мертвою, a кром ея никого не было. Правда, начинали складываться знакомства въ самомъ острог. И знакомства эти были пріятны ему. Были и просто уголовные, были и политическіе, съ нкоторыми изъ которыхъ онъ, помогая имъ, вошелъ въ сношеніе.

Придя обычной уже дорогой, разгоряченный и пыльный, онъ постучалъ въ дверь, и когда его впустили въ прохладные сни подъ своды, онъ почувствовалъ удовольствіе и прохлады и того, что онъ въ своемъ мст, въ томъ, что ему теперь вмсто дома.

Онъ вошелъ на верхъ и подошелъ коридоромъ къ Катюшиной двери. Вахтеръ съ ключемъ шелъ за нимъ.

– Что то нездорова она, чтоль, ничего не ла со вчерашняго дня, – сказалъ вахтеръ.

Они подошли къ двери. Сквозь ршетку можно было видть камеру. Катюша была одта теперь уже не въ арестантскій халатъ, а въ полосатой срой кофт, которую она сама купила и заказала себ (она сама, несмотря на вс уговоры Нехлюдова, ничего не работала), голова ея была причесана по мод, на таліи былъ широкій поясъ.

Нехлюдовъ тихо подошелъ и посмотрлъ на нее сквозь ршетку. Она сидла неподвижно, повалившись руками на столъ и спрятавъ голову въ руки.

Едва ли она спала. Не было ровнаго дыханья. Нехлюдовъ всетаки не окликнулъ ее, не желая будить, если она спитъ. Вахтеръ, гремя замкомъ, сталъ отпирать дверь, но шумъ этотъ не заставилъ ее измнить своего положенія. Когда дверь отворилась, и Нехлюдовъ вошелъ, она на минуту приподняла голову, взглянула на вошедшего и тотчасъ же опять спрятала лицо, но теперь она уже не лежала спокойно, а все тло ея вздрагивало отъ сдерживаемыхъ рыданій.