. Но хоть бы вс ангелы такъ длали, погибель была погибель, и причиной ея былъ онъ, и онъ не могъ не видть своего грха. На минутку ему пришла въ голову мысль о стыд передъ людьми, если вс узнаютъ его грхъ, но эта мысль только мелькнула въ его ум. «Пускай узнаютъ, – подумалъ онъ, – тмъ лучше. Не передъ людьми мн стыдно и больно, а передъ собой и передъ Богомъ, тмъ собой и тмъ Богомъ, которыхъ я зналъ прежде и которые забылъ и потерялъ».^>103 И вдругъ ему ясно представилась вся мерзость его жизни: бросить, погубить ту женщину, которая его любила и которую онъ любилъ, у которой былъ отъ него ребенокъ, и собираться жениться на другой, забывъ все это, и роскошно жить деньгами, получаемыми съ рабовъ за землю, и знать весь грхъ землевладнія и притворяться еще либеральнымъ и честнымъ.

И странное дло, какъ тогда, въ его первый пріздъ къ теткамъ, его стремленіе къ чистой брачной жизни связывалось съ планами служенія людямъ, уничтоженіемъ рабства и отреченіемъ отъ него, такъ и теперь мысль о своихъ обязанностяхъ къ этой несчастной Катюш связывалась съ мыслью объ исполненіи давно задуманнаго и сознаннаго плана. И мысль женитьбы на Алин показалась ему теперь одинаково преступной, какъ и вся жизнь его, поддерживаемая грабежомъ съ рабочихъ, пользовавшихся его землею. «Какъ мн жениться, когда я женатъ, и вотъ она, моя жена. И какъ мн быть полезнымъ людямъ, служить, когда я одинъ изъ самыхъ вредныхъ людей: землевладлецъ. Какъ нарочно поспло письмо арендатора», подумалъ онъ.

Въ душ его шла страшная, мучительная работа, судъ же продолжался своимъ обычнымъ безстрастнымъ порядкомъ. И судъ этотъ съ своей формальностью вдругъ представился ему чмъ то ужаснымъ, какимъ то страннымъ издвательствомъ надъ всмъ тмъ, что есть разумнаго и святаго въ человк. Онъ – грабитель, воръ, развратникъ и соблазнитель, сидитъ и судитъ и слушаетъ показанія, вопросы, разсматриваетъ вещественныя доказательства. И этотъ танцоръ предсдатель, у котораго, врно, на совсти не одинъ такой поступокъ, и вс они, вс мы судимъ тхъ, которыхъ сами же погубили.

Нехлюдовъ хотлъ встать и уйти, но не достало силы нарушить эту установленную торжественность, недостало силы обмануть ожиданія всхъ.

И Алина^>104 Кармалина съ своимъ изяществомъ и съ своей сдержанной лаской – какъ она далеко теперь отошла отъ него, <не потому, чтобы Катюша была лучше ея, но потому, что то, что связано было съ вопросомъ о Катюш, объ отношеніи Нехлюдова къ ней, было до такой степени важно и значительно, что вс Алины въ мір изчезали передъ этимъ.

Нехлюдовъ вдругъ увидалъ все то, что онъ долженъ былъ сдлать, и то, что онъ сдлалъ, вернувшись къ тому чудесному, святому состоянію душевному, въ которомъ онъ былъ 14 лтъ тому назадъ, не тогда, когда онъ погубилъ ее, а тогда, когда онъ платонически любилъ ее.

И, Боже мой, какимъ порочнымъ, преступнымъ и, главное, дряннымъ онъ видлъ себя теперь.>

Онъ не зналъ еще, что онъ будетъ длать, но зналъ теперь, что онъ будетъ жить не по инерціи, не подъ вншними вліяніями, но самъ собою, изъ себя. По отношенію ее, Катюши, онъ не зналъ еще, что онъ сдлаетъ, но онъ зналъ, что ему надо одинъ на одинъ увидать ее. «Пойти сейчасъ сказать председателю? Но нтъ, если узнаютъ мои отношенія къ подсудимой, меня отведутъ. А надо помочь ей. Помочь ей, – повторилъ онъ себ. – Погубить совсмъ и потомъ помочь тмъ, чтобы ей идти не въ дальнюю, а ближнюю Сибирь».

Дло тянулось долго.^>105 Посл допроса свидтелей и переговоровъ ихъ съ подсудимыми, осмотра вещественныхъ доказательствъ предс