Много ты слышала. А слышала так, как вот такую-то девчонку, как ты, детосека в мешок посадил, да и ну ее.
Какой такой детосека?
А вот такой самый. (Лезет на печь.) И хороша ж печка нынче, тепла. Любо! О Господи, Микола милослевый!
Дедушка! Ты заснешь?
А то что ж ты думала – песни играть буду? (Молчание.)
Дедушка, а дедушка! Копают! Ей-Богу, копают, в погребе копают, слышь! Однова дыхнуть, копают!
Чего не вздумает. Ночью копают. Кто копает? Корова чешется, а ты – копают! Спи, говорю, а то сейчас свет потушу.
Голубчик, дедушка, не туши. Не буду. Ей-Богу, не буду, однова дыхнуть, не буду. Страшно мне.
Страшно? Ты не бойся ничего, вот и не будет страшно. А то сама боится и страшно, говорит. Как же не страшно, как ты боишься? Эка девчонка глупая какая. (Молчание. Сверчок.)
Дедушка! А дедушка! Ты заснул?
Ну, чего еще?
Кака же така детосека?
А вот така. Вот как попадется такая же, как ты, – не спит, он придет с мешком, да девчонку шварк в мешок, да сам туда же с головой, подымет ей рубашонку, да и ну хлестать.
Да чем же он хлестает?
А веник возьмет.
Да он там не увидит, в мешке-то.
Небось увидит.
А я его укушу.
Нет, брат, его не укусишь.
Дедушка, идет кто-то! Кто это? Ай, матушки родимые! Кто это?
Идет, так идет. Чего ж ты? Мать, я чай, идет.
Анютка! (Анютка притворяется, что спит.) Митрич!
Чего?
Что свет-то жжете? Мы в холодной ляжем.
Да вот только убрался. Я потушу.
Как надо, его никак и не найдешь.
Да ты чего ищешь-то?
Крест ищу. Окрестить надо. Помилуй Бог, помрет! Некрещеный-то! Грех, ведь!
А то как же, известно, порядок надо… Что, нашла?
Нашла. (Уходит.)
То-то, а то бы я свой дал. О, Господи!
О-о, дедушка! Не засыпай ты, Христа ради. Страшно как!
Да чего страшно-то?
Помрет, должно, робеночек-то? У тетки Арины так же бабка окрестила, – он и помер.
Помрет – похоронят.
Да, может, он бы и не помер, да бабка Матрена тут. Ведь я слышала, что бабка-то говорила, однова дыхнуть, слышала.
Чего слышала? Спи, говорю. Закройся с головой, да и всё.
А кабы жив был, я б его няньчила.
О, Господи!
Куды ж они его денут?
Туда и денут, куда надо. Не твоя печаль. Спи, говорю. Вот мать придет – она тебя! (Молчание.)
Дедушка! А ту девчонку, ты сказывал, ведь не убили же?
Про ту-то? О, та девчонка в дело вышла.
Как ты, дедушка, сказывал, нашли-то ее?
Да так и нашли.
Да где ж нашли? Ты скажи.
В ихнем доме и нашли. Пришли в деревню, стали солдаты шарить по домам, глядь – эта самая девчонка на пузе лежит. Хотели ее пришибить. Да так мне скучно стало, взял я ее на руки. Так ведь не дается. Отяжелела, как пять пудов в ней сделалось; а руками цапается за что попало, не отдерешь никак. Ну, взял я ее, да по головке, по головке. А шаршавая, как еж. Гладить, гладить – затихла. Помочил сухарика, дал ей. Поняла-таки. Погрызла. Что с ней делать? Взяли ее. Взяли, стали кормить да кормить, да так привыкла, с собой в поход взяли, так с нами и шла. Хороша девчонка была.
Что ж, а некрещеная?
А кто е знает. Сказывали, что не вполне. Потому народ ненашенский.
Из немцов?
Эка ты: из немцов. Не из немцов, а азиаты. Они всё равно как жиды, а не жиды тоже. Из поляков, а азиаты. Крудлы, круглы прозвище им. Да уж забыл я. Девчонку-то мы Сашкой прозвали. Сашка, а хороша была. Ведь вот всё забыл, а на девчонку, в рот ей ситного пирога с горохом, как сейчас гляжу. Только и помню из службы из всей. Как пороли, помню, да вот девчонка в памяти. Повиснет, бывало, на шее, и несешь ее. Такая девчонка была, что надо лучше, да некуда. Отдали потом. Ротного жена в дочери взяла. И в дело вышла. Жалели как солдаты!