А вот, дедушка, тоже батя, я помню, как помирал. Ты еще не жил у нас. Так он позвал Микиту, да и говорит: прости меня, говорит, Микита… а сам заплакал. (Вздыхает.) Тоже как жалостно.
А вот то-то и оно-то…
Дедушка, а дедушка. Вот опять шумят чтой-то в погребе. Ай, матушки, сестрицы-голубушки! Ох, дедушка, сделают они что над ним. Загубят они его. Махонький ведь он… О-о! (Закрывается с головой и плачет.)
И впрямь что-то пакостят, дуй их горой. А пакостницы же бабы эти! Мужиков похвалить нельзя, а уж бабы… Эти как звери лесные. Ничего не боятся.
Дедушка, а дедушка!
Ну, чего еще?
Намедни прохожий ночевал, сказывал, что младенец помрет, – его душка прямо на небу пойдет. Правда это?
Кто е знает, должно так. А что?
Да хоть бы и я померла. (Хнычет.)
Помрешь, из счета вон.
До 10 годов всё младенец, душа к Богу, може, еще пойдет, а то ведь изгадишься.
Еще как изгадишься-то! Вашей сестре как не изгадиться? Кто вас учит? Чего ты увидишь? Чего услышишь? Только гнусность одну. Я хоть немного учен, а кое-что да знаю. Не твердо, а всё не как деревенска баба. Деревенска баба что? Слякоть одна. Вашей сестры в России большие миллионы, а все как кроты слепые, – ничего не знаете. Как коровью смерть опахивать, привороты всякие, да как под насест ребят носить к курам – это знают.
Мамушка и то носила.
А то-то и оно-то. Миллионов сколько баб вас да девок, а все как звери лесные. Как выросла, так и помрет. Ничего не видала, ничего не слыхала. Мужик – тот хоть в кабаке, а то и в зáмке, случаем, али в солдатстве, как я, узнает кое-что. А баба что? Она не то что про Бога, она и про пятницу-то не знает толком какая такая. Пятница, пятница, а спроси какая, она и не знает. Так, как щенята слепые ползают, головами в навоз тычатся. Только и знают песни свои дурацкие: го-го, го-го. А что го-го, сами не знают…
А я, дедушка, Вотчу до половины знаю.
Знаешь ты много! Да и спросить с вас тоже нельзя. Кто вас учит? Только пьяный мужик когда вожжами поучит. Только ученья. Уж и не знаю, кто за вас отвечать будет. За рекрутов так с дядьки или с старшого спросят. А за вашу сестру и спросить не с кого. Так, беспастушная скотина, озорная самая, бабы эти. Самое глупое ваше сословие. Пустое самое ваше сословие.
А как же быть-то?
А так и быть. Завернись с головой да и спи. О, Господи!
Дедушка! Кричит кто-то, не путем кто-то! Ей-Богу, право, кричит. Дедушка, милый, сюда идет.
Говорю, с головой укройся.
Что они со мной сделали? Что они со мною сделали?!
Выпей, выпей, ягодка, винца-то. (Достает вино и ставит.) Что ты?
Давай. Не запью ли?
Тише! Не спят ведь. На, выпей.
Что ж это? Зачем вы это вздумали? Снесли бы куда.
Посиди, посиди тут, выпей еще, а то покури. Оно разобьет мысль-то.
Матушка родимая, дошло видно до меня. Как запищит, да как захрустят эти косточки – кр… кр…, не человек я стал.
И-и! Что говоришь несуразно совсем. Оно точно – ночным делом жутость берет, а дай ободняет, денек-другой пройдет, и думать забудешь. (Подходит к Никите, кладет ему руку на плечо.)
Уйди от меня. Что вы со мной сделали?
Да что ты, сынок, в самом деле. (Берет его за руку.)
Уйди ты от меня! Убью! Мне теперь всё нипочем. Убью!
Ах, ах, напугался как! Да иди, что ль, спать-то.
Некуда мне итти. Пропал я!