«Он не так прост, как на первый взгляд кажется», – Анатолий понял, что проиграл начало в этом психологическом поединке, и ему ничего не оставалось, как снова промолчать.

Дюгонин вздохнул.

– Не хотите говорить? Дело ваше. Однако умно ли это?

– Мне не о чем говорить. Я уже всё рассказал, что знал.

– Вы так считаете? Ну, до всего ещё далеко, Анатолий Сергеевич, ох далеко! – Дюгонин сокрушённо покачал головой, пощёлкал языком. – Очень, очень много неясного…

– Нельзя ли поконкретнее? – оборвал своего собеседника Анохин, избрав тактику взорвать его, вывести из себя, пробиться сквозь фальшиво-накладное его доброхотство.

Но с Игорем Валентиновичем такое не проходило, он был сама лучезарность. Впрочем, тут же посерьёзнел, поделовел.

– Ну давайте хоть присядем, что ли, а то всё равно без толку наш поход, подберезовичков пять уже пропустили.

Он расположился с краю небольшой полянки, пристроил рядом оба лукошка, ни одно из которых Анохин так и не взял, снял пижамную куртку, обнажив мускулистый, без дутой накаченности торс. Затем потянулся и с наслаждением упал на спину в траву.

«Облака плывут, облака. В милый край плывут…» Помните такую песню? – чуть насмешливо спросил он, покусывая травинку.

– Да, Александр Галич. Конечно, помню… – рассеяно кивнул Анохин.

– Ну а коли помните, так давайте работать. Я несказанно рад вашей благонастроенности. Ведь без вашей помощи тут никак не разобраться. Вы по-прежнему утверждаете, что всё нам поведали?

– Разумеется.

– И чего бы вы пожелали в таком случае за свою искренность?

– Вы прекрасно знаете чего – освобождения. В чём меня вообще можно обвинить? Что я не такой, как все?

Дюгонин покачал головой, ехидно улыбнулся:

– Ну, знаете ли, Анатолий Сергеевич, этого, кстати, более чем достаточно для обвинения. Но, к счастью, в нас нет ничего, даже отдалённо, зверского. Ваше устремление вполне реально, что может быть проще? Однако вот беда… Всё даже не в наших, а в ваших же руках: осталось лишь кое-что уточнить… Но тут всё рассыпается из-за вашего непонятного упрямства. Я несколько раз перечитал записи ваших… э-э… бесед с моим коллегой, там постоянно встречаются несуразности, недоговоренности, даже противоречия.

– В чём именно?

– Да сколько угодно! Сколько угодно! – Дюгонин, как бы входя в азарт, резко вскочил, сделал несколько шагов сначала в одну, затем в другую сторону. – Вы поймите меня правильно, Анатолий Сергеевич, я действительно могу и хочу дать такое заключение, какое вы подразумеваете: что вы искренни, что вы, безусловно, раскаялись и даже то, что, по существу, произошло недоразумение, во всяком случае – что вы не представляете для нас никакого интереса. Такое возможно, да, несомненно. Однако, – тут он присел на корточки и заглянул подобострастно в глаза Анохину, – нам надо как-то вместе всё пологичнее объяснить. Я ведь не только под Богом, а ещё и под начальством хожу. Не поймут!

– Чего не поймут?

– Да как же! Как же поймут! – Дюгонин взвился. – Я же вам говорил: тут на каждом шагу непонятное! Не-по-нят-но-е. Вот, к примеру, возьмём хотя бы одно прелюбопытнейшее обстоятельство. Пустячок, однако… Вы не подумайте, что я придираюсь к вам, вы сами меня так выставляете. Вы утверждаете, что вы полковник…

– Допустим. И что же дальше?

– Но коли дальше… значит, у вас есть начальники и есть подчинённые. Не так ли? Так получается! Мне нужны конкретные имена.

Анатолий вздрогнул, ему всё сложнее было обороняться. Затем вздохнул с непритворным отчаянием.

– Не представляю, я уже столько раз говорил об этом. О каких именах идёт речь? Вы, должно быть, что-то путаете? У меня нет начальства и нет никого в подчинении.