- А-а, - протянул Кречетов. – Понятно. Только не факт, что ее действительно так зовут, я же вам говорил.

На самом деле Андрей никогда никаких свечек не ставил. Он и в церкви-то за всю свою жизнь был раза два, на экскурсии. Причем один из этих двух разов – в Исаакиевском соборе. Когда там еще показывали маятник Фуко, демонстрирующий вращение Земли. Опять само собой вырвалось. Словно кто-то посторонний его языком ворочал.

11. 10

Я открыла глаза, ожидая увидеть привычную черноту, чуть светлее слева. Наверно, там было окно, оттуда тянуло холодом. Но сквозь противный, как тошнота, туман вдруг проступили мутные очертания шкафа у стены и трубок прямо перед носом.

- Ви-жу, - с трудом прошлепала я огромным железобетонным языком – и услышала свой тихий хриплый шепот. Пошевелила руками, ногами – тело отозвалось болью, но пальцы двигались.

Значит, позвоночник цел, с каким-то тупым спокойствием подумала я и совершенно неожиданно для себя заплакала. И снова лицо вспыхнуло огнем.

- Кто это тут плачет? – спросил знакомый мягкий голос, и я увидела, спешащую к кровати высокую полную женщину в белом халате. – Очнулась, моя золотая? Только не плачь, а то швы болеть будут.

Швы? У меня швы на лице? Вот почему оно болит от малейшего движения. И слезы – они же соленые, от них так щиплет.

На кого же я похожа?!

Я? А кто я-то?

Мне стало так страшно, что даже замутило.

Я не представляла, кто я такая, где нахожусь и что со мной приключилось. Приятный добрый голос звал меня Мариной. И это было единственное, что я знала о себе – впрочем, с чужих слов. Ну, и еще то, что случилось со мной что-то очень и очень неприятное. И теперь я… лежу в больнице?

- Кто?.. Что?..

Мне хотелось спросить, что случилось, где я, но слова путались, язык не слушался. Губы шевелились, а лицо просто разрывалось от боли.

- Тихо, моя хорошая, не говори ничего. Ты в больнице. Ты очень пострадала, но теперь все будет хорошо, ты поправишься.

- Я... ничего не помню.

Каждое слово давалось с трудом и с болью. Боль – это было единственное, что я знала и помнила. Чудовищная, рвущая на части, обжигающая – и леденящая. Да, кроме боли я помнила еще холод. Снег. И темноту. Эта темнота скрыла все, что было когда-то. Было – это я знала точно. Но словно осталось за дверью темной комнаты, из которой никак не найти выхода.

- Она говорит, что ничего не помнит.

Женщина в белом халате озабоченно разговаривала с высоким смуглым мужчиной в голубой одежде, похожей на пижаму. Я то видела их отчетливо, то они вдруг пропадали за пеленой тумана, струящегося перед натужно ноющими глазами.

- Совсем ничего? – уточнил врач – кто же еще, конечно, врач.

- Совсем, - прошептала я.

- А как вас зовут?

- Наверно, Марина.

- А фамилия?

- Не помню.

- А сколько вам лет? У вас есть родные?

- Не помню.

- А как вы здесь оказались?

Я молчала. Сколько можно повторять одно и то же. Не помню!!! Не знаю!!!

- Типичная ретроградка. Не волнуйтесь, у вас ретроградная амнезия. Это часто бывает после черепно-мозговой травмы. Со временем вы все вспомните. Как в сериале. А пока отдыхайте.

Отойдя от кровати, врач жестом поманил медсестру в коридор.

- Вот что, Галина Степановна, - сказал он, прикрыв дверь в палату, но нисколько не заботясь о том, чтобы хоть немного понизить свой трубный глас. – Где-то милиция нам телефон оставляла. Позвоните им и скажите, что больная в себя пришла, но кроме имени ничего не помнит, приезжать и допрашивать нет смысла. Да, и скажите, что ее действительно зовут Марина, тот билет в кармане все-таки ее.

- Знаете, Игорь Палыч, - голос Галины Степановны звучал сконфуженно, - я пару раз назвала ее Мариной, так что она могла просто это с моих слов запомнить.