Бывает такое и у дизлаликов, когда человек просто выдает ряд слов на тему, не пытаясь их связать.

Ну ладно, положим иностранец. Надо верить в лучшее.

– Вы, вижу, не местный. Поляк, серб? – его акцент надвигал на мысли, о славянском происхождении. Откуда-то он из Европы, но не немец и не француз.

Он мотнул головой.

– Арья, – и протянул кисть лодочкой по направлению к ней.

Да, он – гипербореец… Тут в Карасево все, в той или иной степени, гиперборейцы. О чем она думала, в конце концов?

– Я не столь высокого происхождения, но из стольного града.

С головой там нелады, оказывается, в другом направлении. Такой он у себя северный бог. Индра, любитель сомы…

– Сар, – к расписанной татуировками груди был официально приставлен палец. Острый, корявый, с изящным светлым ногтем. И она даже не успела уследить, как штука эта прилетела к застежке ее куртки.

– Ты?

Ангел двигался неуловимо быстро. Так во сне бывает. Видишь какой-нибудь страх на горизонте, и вдруг, бац! – прямо перед носом. Может снится? Она отпрянула.

– Лина, – ничего не оставалось, как представится. Но не надо было. Нельзя с придурками всерьез заговаривать.

Ангел склонил голову набок. И вдруг неожиданно выпалил.

– Позволь спросить, – он посерьезнел и немного оскалил зубы, – Ты видишь здесь кого-то кроме меня?

Фразы он начал стоить иначе, даже акцент почти пропал. Господи, да он еще и прикалывается! Играл, что ли, в иностранца? Зачем?

Она сделал несколько шагов назад и проронила чуть слышно:

– А должна? – навалился нешуточный страх. Много здесь было неловкого и непонятного. От чего хотелось бежать.

– Тогда почему ты обращаешься ко мне, как многим? – голос его ушел в высокие скандальные ноты. Чем-то он был возмущен.

Но заметив, что отодвигаются, напор ослабил. Сделал непроницаемое лицо и щелкнул пальцами,

– И это… как там… стольный град – это что?

Ноги жили сами по себе. Шаг назад, еще один. Надо оглянуться. Тропа там за спиной. Не оступиться бы…

Да, он, конечно, ждал, что ему будут объяснять, что такое стольный град. У него были какие-то свои планы…Но ангел этот – не актер, не сектант и не блаженный карасевец. И не сумасшедший…

Ноги получили-таки свободу. Мигом сорвало с места и понесло вверх по склону.

Сар. Мета первая

Аса… Принесшая себя в жертву… Теперь понял, как это приходит.

Дикая песня… О том, что другой важней. Потому что любишь. Уверен в величайшей ценности… Не можешь иначе.

Скажете, радость людям в любви? Говорите…

Но от нее умирают и не жалеют о том ни мгновенья. Теперь ты, Аса, не будешь меня судить. Отомстила…

Да, подобно тебе, готов бросить к ее ногам весь мир! Эту ревущую громаду. И хохотать средь звона осколков. Жизни… Смерти… Что они? И будто поешь колыбельную, с невыразимой нежностью.

Все вы мне отомстили… Над кем смеялся, не слыша робкого стука сердец, чьи судьбы ломал и гнул не задумываясь…

Жесток был. Мнил себя небесным певцом. Избранным… К которому должно приходить все, что ни пожелает.

И вот итог.

Роковая чаша с темным питьем. За ней – небытие.

Кромешная мгла, тишина, как в меховом покрове. Смешно было в детстве прятаться под ним. Звуки приходили и уходили по мановению руки.

В этом ра не бывает так тихо. Заснув, будто выходишь в соседнюю клеть, во всем сомне шумов и света. Часто обретаешь себя на берегу Кунды. Она такая же, как всегда, в чаше зелени и ветвей, с той же музыкой воды по черным валунам, с теми же ослепительными бликами света. Не вдруг поймешь, что это – звонкая ласка солнца или врата. Они всегда являются нежданно. Больно их ощущать. Будто падают серебряные пластины.

Собраться на них – искусство. Особенно тяжко это тем, кто живет в волнах звука. Врата не безмолвны. И нетерпимо звонкий, тонкий этот свист заставляет терять себя. Не всегда успеваешь уследить их приход. Музыка чуждого мира… Она врывается резко, с маху уносит, как шумный поток.