Ноно раскладывает на полу одеяло и кладёт сверху грязную подушку. Она выше меня ростом и ноги торчат, демонстрируя миру пятки в трещинах. Фу-у, нужно сказать ей, чтобы тщательнее мылась.

– Эй, ты же замёрзнешь. Кондиционер будет работать, – говорю вместо этого.

Я не хочу ранить её чувства и расстраивать так сильно, чтобы она передумала.

– У меня нет второго одеяла. – Ноно строит рожицу.

Всё оказывается сложнее, чем мне казалось поначалу.

– Она может взять моё, – со своей кровати подаёт голос Бхай.

– Бхай, а ты уверен, что Мама не будет против? – Я вглядываюсь в его половину комнаты.

Он пожимает плечами. Наверное, у всех двенадцатилетних мальчишек есть эта бесячая привычка вечно пожимать плечами.

Жму плечами в ответ.

Вдруг мне становится не очень хорошо. Может, паста была слишком жирная? Я знала, что с соусом что-то не так. Чача Шах Заман обычно добавляет немного кетчупа, чтобы сделать соус оранжевым, но сегодня он испробовал другой рецепт. Соус был белый, и у меня в животе ему как-то неуютно.

Ложусь на спину. Ноно лежит рядом на полу, поверх собственного одеяла, накрытая одеялом Бхая. Её рука покоится на грязной подушке.

Поворачиваюсь на сторону Бхая. Он читает книгу.

В животе у меня урчит, будто там извергается вулкан. Теперь я поворачиваюсь на другой бок, к Ноно.

– А-ах, – вырывается у меня.

А через минуту меня выворачивает. Рвотные массы вырываются изо рта, разливаются повсюду, достигают импровизированного ложа Ноно. Теперь она покрыта блевотиной: волосы, руки, даже одеяло Бхая.

– Прости! Буэ-э-э… Прости, Ноно… – извиняюсь я между приступами рвоты.

– Ты чокнутая! – Бхай вскакивает с места и пытается оттащить одеяло подальше от меня. Вид у него такой, словно и его вот-вот стошнит.

Я знаю, что он дико разозлится. Я наблевала на его одеяло. Он никогда больше не станет продавать мне чорун. Расскажет родителям, что я стянула две шоколадки из холодильника и не доела ужин во вторник. Ой, ой, ой!

Чувство такое, будто комната вращается. Кажется, я падаю в глубокую, тёмную, закручивающуюся спиралью дыру. Она поворачивается и извивается и, наверное, не кончится никогда.

Снова открыв глаза, я вижу, как Бхай ведёт Ноно в душевую. Ноно оборачивается – её волосы перепачканы в рвоте – и смотрит на меня холодно. Позволяет Бхаю взять её за руку.

Это последнее, что я помню.

На следующее утро я просыпаюсь в комнате Мамы. Понимаю это, потому что первым делом, открыв глаза, вижу её занавески с узором «пейсли». В горле пересохло, и я пытаюсь дотянуться до стакана воды на прикроватном столике. Рука нащупывает что-то, лежащее рядом. Перед глазами у меня всё ещё туман, так что я подношу предмет к лицу: Ноно вернула мой браслет с единорогом. В любой другой день такой поворот событий меня осчастливил бы. Но сейчас я чувствую лишь огромную грусть.

Карачи, Пакистан

– Видишь ту птицу, Миша? – спрашивает Баба, указывая на шеренгу голубей, рассевшихся на толстых проводах между столбами.

– Баба, это же голуби! А не птицы, – заявляю я, стесняясь того, что знаю куда больше его.

– Ну да, голуби – это такие птицы. А ты знаешь, что это за вид голубей?

– Не знаю… серые голуби?

– Ха-ха! Да, Миша, серые голуби – отличный вид! Куриные твои мозги… – поддевает меня Бхай.

– А что? Может быть такой вид – серые голуби… Ты что, учёный-птичник, что ли? – парирую я.

– Птичник? Ты хотела сказать – орнитолог? – Бхай покатывается со смеху.

– Эй-эй, бачи, не заставляйте меня жалеть, что я привёл вас сюда, – сурово произносит Баба, и его густые брови поднимаются в шутливом гневе. – Они, конечно, серые, но называют этих птиц типлерами.