– Нет, не ты ничего не делал – редкие брови напустились на глаза, придавая им ещё большей тусклости, теперь это были не грустные облака, а тучи, несущие после себя умиротворение, – самого себя невозможно ненавидеть, а ты сказал, что ненавидишь, – вопросительная интонация заставила парня ответить.
– Ненавижу, да, но не себя – он не знал, как выразить свою мысль, думая, что мать его не поймёт, но всё её естество показывало понимание, но не выражало сочувствие, – он живёт во мне… Или оно, я не могу – голова болела, будто её разбивали тупой частью топора.
Мать подлетела к нему, как это было три года назад, только тогда сын был обязан успокоить Ольгу Николаевну, тёплые руки обвили шею парня, хоть женщина и была ниже, он уже лежал на её плече. Такое умиротворение и спокойствие… Именно это он и хотел найти в конце своей жизни, которая, безусловно, прервётся не здесь и не сейчас. Никакие извинения не были нужны, они оба понимали ситуацию и состояние, в котором находятся, знали, насколько трудно сказать «прости».
– Ты, верно, не успеешь поесть, – заботливо указала женщина – я положу тебе с собой – она стала старательно заворачивать приготовленный завтрак, как только еда оказалась в маленькой коробочке, Ольга Николаевна завернула его ещё раз, но в тот белый шёлковый платок.
Сын обнял женщину, как обнимают тех, кого видят в последний раз, что-то в её спине щёлкнуло, и она посмеялась:
– Видишь, уже и старость успела подойти – Ольга Николаевна никогда не боялась признаваться, что стареет, поэтому отпускать подобные шутки были её любимым делом после тяжелых разговоров.
Афанасий усмехнулся, но не самой искренней улыбкой – не очень ему хотелось, чтобы нещадное время забирало его мать, весёлую и жизнерадостную женщину, готовую ради близки пойти на любые лишения и потери, даже если ей это будет стоить целой жизни.
Чистое сердце
Переулок, который ведёт к университету, всегда был убран, а в осеннее время его старались не трогать, дабы сохранить прекрасную палитру цветов, которой не хватает серым рабочим будням, затягивающих всех в водоворот дел. Женщины, шедшие по нему, всегда будто соревновались, у кого громче цокнет каблук, но в этой игре всегда выигрывал тяжёлый мужской шаг, эгоистично прерывающий женские конкурсы.
Но Афанасий решил идти не обычной тропинкой, которая была перехожена сотни и тысячи раз, а новой. Прекрасным бульваром с разносортными магазинами, обновлёнными фонарями. «Даже лавочки поставили резные» – ухмыльнулся студент. Вот магазин с одеждой, которую завезли из-за границы, куда желал отправиться Афоня по университетскому обмену, снисходящего только до великолепных учеников, к которым он пока не относился. А вот эта сосна, растущая здесь уже около пятнадцати лет, напоминала о том, как малышом, поднимаемым ненавистным отцом, он вешал на неё звезду. Она совсем не изменилась с того момента, может, чуть выросла, но это совсем было незаметно, поэтому тяжёлые, даже неприятные воспоминания накинулись на него, как волны накатывают на песчаный разгорячённый солнечными лучами берег.
Афанасий встряхнул головой, будто скидывая отвратительные мысли, насевшие на голову. Его кудрявые волосы немного доходили до мочек ушей, что сделало его совсем похожим на пуделя, отряхивающегося от капелек воды. Мимо него ловко проскочила девушка, бежавшая и размахивавшая хвостом, собранным из чернильных волос, отражающих свет и преображающих его в неистовый блеск. Ему показалось, что она усмехнулась, преодолевая парня на своём пути, но его больше привлёк предмет, лежавший в том месте, где послышался смешок. Это был небольшой томик рассказов Франца Кафки. Парень поднял его двумя пальцами, будто берёт что-то отвратительное, а после прижал к сердцу, сам того не понимая.