– Еще раз выкинешь нечто подобное, и я клянусь тебе, горько об этом пожалеешь, – холодно сказал Таката. – Как видишь, я не особо стесняюсь присутствующих. Пристрелю тебя при попытки к бегству.

– Пожалуйста, – сказал Канеко спокойно, – сядьте и я продолжу. Я вовсе не издеваюсь над вами. Не пытаюсь спасти себе жизнь. Не собираюсь выдавать себя за сумасшедшего. Дайте мне закончить свой рассказ до конца, а потом делайте выводы, мое же дело будет конченным.

Разумеется, детектив остался стоять, не хватало еще, чтобы ему указывали подозреваемые. Но все же замолчал, и скрестив руки на груди, приготовился слушать всю эту чушь дальше. Ему сделалось даже немного любопытно. Что еще хочет сказать этот проклятый садист?

Аюми Накано что-то занесла в блокнот. Следователь Сэки закурил две сигареты. Одну протянул Канэко.

– Продолжайте, – сказал Сэки.

Канэко принял сигарету.

– Спасибо.

Глубоко затянулся.

– Раны на ее теле, – сказал он, после небольшой паузы. – Что говорят о них ваши эксперты? Дайте угадаю. Определили, что нанесены они были несколько месяцев назад? Большинство из повреждений превратились в шрамы?

Сэки кивнул.

– Да, – улыбнулся Канэко, – именно так все и выглядит. Так мы с вами устроены, верно? За пару месяцев рваная рана исчезнет, оставив после себя шрам. И вроде как все сходится? Прошло почти четыре месяца с того самого дня, когда Исикава спас мне жизнь. Именно тогда он пытал Эрику Саваду.

Карандаш в руке психиатра дрогнул. Она подняла глаза на Канэко и с трудом проглотила ком, застрявший в горле. Все-таки, она женщина. И она не полицейский.

– Но неужели вы думаете, – продолжал Канеко, – что Исикава остановился в как-то момент? Он пытал Эрику до самого последнего дня ее жизни.

Канеко вздохнул, потянуло к пачке сигарет, но передумал.

– Какой смысл мне выдумывать историю про пытку рисом, спрашиваешь? В том-то и дело, что нет, совершенно нет никакого в этом смысла, детектив.

***

Из дневника Исикавы.

Хлопья крупного снега кружили в воздухе, медленно опускаясь на землю и оставались лежать, не тая.

Зима пришла в Сербию в середине ноября.

Имперский провизор стоял чуть поодаль от группы крестьян, разрывающих уже промерзшую землю.

Он дал свое согласие на эксгумацию.

Они пришли ночью. На том настояли местные жители. И спустя пару часов, как Фромбальд вместе со старостой деревни, священником и несколькими добровольцами явились на кладбище, труп Петера Плогойовица был извлечен из могилы.

Фромбальд замер, не сводя взгляда с покойника.

– Господи! – Прошептал священник.

– Но… – провизор растерянно посмотрел на Златана, – как такое возможно? Ошибки нет?

Один из мужчин, раскопавших могилу, был тот самый Гойко, который входил в состав делегации, отправленной старостой с письмом в Белград к Фромбальду. Он злобно усмехнулся и презрительно плюнул на труп.

– Уж не извольте сомневаться, господин городской доктор. Петер, как есть.

Ошеломленный увиденным Фромбальд не обратил внимание на тон Гойко. Он был потрясен.

Петер Плогойовиц, шестидесяти лет от роду, умерший в последнем месяце лета этого года, вскоре, после того, как его лягнула лошадь, похороненный без малого три месяца назад, выглядел…

– Словно он живой, – пробормотал Фромбальд еле слышно. – Но как же это? Нет следов разложения…

Он опустился на корточки и наклонился к мертвецу.

– Не стоит вам… – сказал Златан, инстинктивно отступая назад.

Фромбальд, не посмотрев на него, отмахнулся.

– Ну, пускай только попробует шевельнуться, – прошипел Гойко, выставляя вперед острие лопаты, – вмиг голову отсеку.

– Да чего вы его изучаете? – подхватили другие крестьяне, раскопавшие могилу Петера, – Кол ему нужно вбить в грудь.