Затем, Фёдорович, стоя на лестнице в одном тапке, смотрел долго вниз, до конца не веря, что произошло. Молчала и жена, потому что знала, трогать Кирюшу в гневе – смерти подобно. Затем он поднял глаза вверх, посмотрел на жену и выражение какой-то детской жалости, с оттенком скулящего, обиженного щенка стало медленно превращаться из вымученной улыбки в добродетели.

Только после этого, убедившись в том, ничего смертельного не произошло, жена, с облегчением выдохнув, выпрямилась и сказала:

– Поднимайся осторожно. Я сейчас всё внизу уберу, чтоб стёклами не пораниться. Поднимайся!

Поднявшись наверх, Фёдорович первым делом снял уцелевший на ноге тапок и замахнулся резким движением, желая метнуть его в проём лаза, что в «геенну огненную». В крайнем случае в его зрачках отразились искры этого недоброго огня, то ли они вырывались изнутри, если гипотетически представить, что внутри его действительно поселился бес.

– Батя, успокойся, – видя расстройство, из-за произошедшего, мужа, успокаивала словами, – бывает, ничего страшного не произошло. Главное, все живы и здоровы. Помолишься вечером Богу, пусть прощает нас, грешников за все грехи. А что касаемо вина, может быть, помнишь, как в анекдоте «душа меру знает!» – лишнее оно было.

– Да при чём тут вино. Себя кляну за грехи свои и тем самым же и ещё больше грешу. Словами грех ещё больший может быть, чем от поступка.

Эмоции улеглись, и, Мельник, с помощью своей незаменимой помощницы, довел до конца затеянную процедуру с переливанием виноградного сусла. Только стойкий запах, пробивающийся даже через закрытый люк лаза в подполье, ещё долго будет напоминать о произошедшем в большой церковный праздник, Воздвижение Честного и Животворящего Креста Господня. И снова на ум приходит поговорка «век живи, век учись…». Видимо, никогда не наступит то время, чтобы человечество стало безгрешным или, хотя бы какая-то его часть. Ни-ког-да!

Неприятный осадок, конечно, после случившегося остался. И особо обидно было то, что даже в обычные дни от Фёдоровича матерного слова не услышишь, тем более что работал он большей частью, не бетонщиком на стройке. А сегодня просто какое-то Божье наказание, вернее один грех за другим, подлежащие как раз вот тому Божьему наказанию.

Вечером, успокоив немного свою душу и одновременно раздраконив, просмотром телевизора, прочёл по обыкновению пару глав Евангелие, Фёдорович помолился, произнеся тот текст молитвы, который распечатал для чтения и, возможно, запоминания:

«Благодарю Тебя, Отец мой Небесный, через Иисуса Христа, возлюбленного Твоего Сына, за то, что Ты милостиво хранил меня сегодня весь день. И молю Тебя, прости мне все мои грехи и ошибки и охрани меня этой ночью. Ибо в Твои руки я передаю себя, – мое тело и душу и все, что имею. Да будет Твой Святой Ангел со мною, чтобы злой враг не одолел меня. Аминь».

Наступило определённое облегчение и душевный покой восстановился до состояния, когда усталость, особенно душевная, от переживаний и излишне бурных эмоций, сделали дело своё. Из множества, что бредилось что-то нескончаемым потоком, как заигранная пластинка, перескакивая на предыдущую звуковую дорожку один и тот же фрагмент, который, возможно только поэтому и запомнился Мельнику, так как он сны, проснувшись, почти никакие не запоминал. Толи пробуждения плавного никогда не было, толи ещё что.

Снилось следующие. Открытая книга Нового Завета на какой-то страницы. Текст, вернее его фрагмент, один стих, выделенный жирным курсивом, как при «вырезании» его на компьютере, плавно отрывался от остального текста главы, его верхние и нижние края по углам закруглялись. Долетая в виде какой-то голограммной субстанции, приобретало светло-серый цвет, а строчки стихов растворялись в этой серости. И уже перед глазами они становились аккуратной шарообразной формы, как небольшие серые воздушные шары. Они, как гелиевые шарики, поднимались выше и исчезали вне зоны видимости глаз, в черепной коробке самого видящего этот весь процесс, то есть сон смотрящего человека по имени Кирилл.