Лучше сказать, что Мельник увлёкся, не столько вином, как виноделием. Его так увлёк процесс приготовления и то, что с первого же раза оно получилось, и получилось на загляденье, а лучше сказать – «не вино, а солнце в бокале», с «бормотухой» ни в какое сравнение не входило. Лет за тридцать пять, он только пятнадцать лет дегустировал своё вино и на все праздники непременно оно было на столе. Но до следующего урожая мало что оставалось. Последние двадцать лет, бросив пить от слова совсем, он не только забросил виноделие, а наоборот, у него появились выдержанные два, три, четыре года и дольше сорта вин, неприхотливых к местному климату винограда, такие, как Изабелла, Молдова и неизвестного ему, доставшегося от старых хозяев сладкого сорта белого винограда, из которого получался замечательный портвейн.

Когда в одну из зим виноград весь вымерз, было обидно до слёз, но знакомые, знающие хобби Фёдоровича, снабжали его сырьём. Хоть дома вино пить было некому, что могла выпить Любаша, пусть и на праздник? Одну-две рюмки и всё. Но ему нравилось раздавать людям и не в качестве презента, а просто так, от души. В последние годы люди стали предпочитать крепкие спиртные напитки и, по-прежнему оставаясь любителями пива, а молодёжь ещё и разного «шмурдука», типа энергетиков и прочего. В прошлом году урожай убила плесень. В этом же году, собрав урожай вызревший, так как сезон был вообще без дождей, сахар в нём зашкаливал. Вторично на сусле он ставить не захотел, посчитав, что 40 литров хватит выше крыши, да и к тому, что настаивался годами в подвале, который Мельник расширил, сделав винный отдел. Классно получилось и он гордился этим, хоть и не пил вино, но только по цвету и запаху мог рассказать о продукции больше, чем тот, что его пробовал и смаковал.

– Мать, а мать, – ближе к вечеру позвал Кирилл Любашу, – из-за этой заразы, свалившей меня, забыл совсем за вино. Поможешь мне или как?

– Дед, а когда же тебе в чём отказывала? Даже замуж согласилась пойти, а могла бы…

– А, ну-ка повтори, чего ты там могла, – делая напускную сердитость, но с улыбкой, спросил супругу, – это же надо так опустить того, кто уже 33 года и три месяца… – после этих слов Фёдорович закатился смехом, пока кашель не заглушил весёлость, откашлявшись, продолжил, – во, гад, не отпускает пока «вируса-папируса». Что ты там мне пропела, Любавушка? А, ну-ка повтори, дорогуша…

– Шо повторить? Шо там тебе послышалось, не знаю. Я тебе сказала, что помогу. Когда это я тебе отказывала? Никогда!

– Ну я так всё и расслышал, – ухмыляясь в усы, ответил хозяин, как его жена на людях часто представляла, когда о нём кто-то спрашивал или в разговоре со своими знакомыми, а женщины, при встрече любят посудачить, упоминала своего супруга.

– Батя всегда говорил, – чуть помолчав, продолжил Кирилл, – что после обеда, когда в церкви основная служба прошла, можно работать. В крайнем случае, грех будет не такой большой. Насколько я понимаю, то в соборе уже прошла служба утреня, литургия и вечерня. А стало быть, грех наш будет минимальный. Был бы меньше, если бы в это время были на службе. Но меня Господь простит, так как я болен, а тебя… сомневаюсь.

– Бог тружеников любит. Попросим у Него сразу прощения. Раз надо, значит надо. Командуй, винодел!

Мельник, не поднимая голову, улыбнулся довольно. Ему нравилась редкая похвала жены. Обычно, она так вот не многословна. Сейчас, видимо жалеет, как больного человека. А ещё, может быть потому, что вирус она принесла в дом, а потому чувство некой вины тоже заставляло быть покорнее и поласковее, тем более, зная «взрывной» характер мужа.