– Здорово, баб Дусь! – хриплым басом приветствовал старушку Василь.

– И тебе того же, сынок, и тебе того же, – затрясла она сморщенным личиком. – Я туть мимо шла, гляжу, калитка не на замке, значить дома. Да-а, – пожевала она губами, собираясь с мыслями.

– Баб Дусь, ну так чево?

– А, это, сынок, посмотрел бы, что с моей агрегатиной, а? – старушка заискивающе посмотрела в глаза Василя.

Парень вздохнул. Уж очень неохота отрываться от своего занятия, но что поделать – соседи, дело, конечно, наживное, но до определенной степени.

– Пошли, баб Дусь, – подняв куртку с крыльца и стряхнув с неё снег пуха одуванчиков, сказал Василь.

Кособокие домики, с крыши до самой земли обшитые железными листами, жались друг другу точно цыплята к кормушке. С внутренних дворов, скрытых от глаз крышами, иногда виднелись антенны и тарелки передатчиков. Некоторые, особо предприимчивые жители деревни, умудрились отгородить часть тротуара перед домом.

Кое-где на таких импровизированных внешних двориках стояли пузатые цистерны, приспособленные их дальновидными хозяевами под склады или мини-сараи.

Гравий так вкусно хрустел под ногами, что Василь даже пожалел, что не позавтракал.

– Ты, энтоть, сынок, не серчай, что отрываю. Тут, видишь какое дело, мой-то, совсем дурной стал. Чуть что не по егонному сразу в ор…

– Да какие это дела, – ободрил Василь старушку, демонстративно махнув рукой в сторону своего дома. – Так… развлечение.

– Эно оно как, – вновь пошамкала губами баба Дуся. – Развлечение оно всё в городе, мне тут сынки присылали гистограммы…

– Голограммы, баб Дуся, – поправил старушку Василь.

Та остановилась, повращала глазами, словно что-то вспоминая, затем продолжила:

– Ну да, енти самые. Так воть, там оно – раз-вле-че-ние.

Последнее слово она произнесла по слогам, будто пробуя его на вкус.

– Ещё газет прислали, журналов, тоже в виде энтих… как ты сказал? Гистограмм?

– Голограмм, баб Дусь. Изображения такие, развертывающие трехмерную структуру объекта по плоским срезам.

– Воть-воть, сынок мой младшенький… тоже такие слова знает. Помнится…

Василь шёл и кивал, особо не вслушиваясь в старческую болтовню. У кособокого домишки дяди Коли – насквозь проржавевшей фюзеляжной части самолета – они свернули налево, и вышли на крохотную деревенскую площадь.

Посредине площади, позвякивая листиками, стояло железное дерево. Под ним, привалившись к стволу спиной и закинув ногу на ногу, полулежал Матвейка. Завидев идущих, он сорвался с места и заскакал вокруг Василя.

– Эгегей, эгегей, солнце встало – нет зверей.

– Привет, Матвей, – Василь хлопнул паренька по плечу, тот остановился и внезапно серьёзно посмотрел на железное дерево.

– Зверей нет, потому что нет деревьев, – грустно сказал он. Крупные горошины-слёзы покатились по его веснушчатым щекам.

Матвейка встал на цыпочки и горячо зашептал куда-то в шею Василя:

– А ведь говорят, что древние боги жили в деревьях и поэтому…

Что «поэтому» Василь не расслышал. Матвейка резко упал на землю, и стал нервно сгребать мелкий дорожный гравий в кучку.

– Что, Матвей? – Василь присел на корточки рядом с парнем.

– На Свалке я нашел клад, – выдохнул Матвей, пыль от камней взвилась в воздух и осела на его ещё влажных от слёз щеках.

– Ну, ты, сынок, идёть? – подергала за рукав куртки Василя баба Дуся. – дед мой с работы вот-вот явится, а агнегатины нетуть…

– Да, иду, – Василь поднялся. С жалостью посмотрел на Матвейку, который, казалось, уже забыл про разговор и с увлечением строил колодец из более крупных камешков.

Баба Дуся с жалостью посмотрела на Метвейку, перевела взгляд на Василя и пожала худыми плечами: