Пока смерть не разлучит нас Василий Московский

Жил-был один богатый князь, который жил в своё удовольствие и горя не знал. Звали его Брячислав. Не обидели его боги ни силой, ни умом, ни красотой, ни богатствами. Баловнем судьбы его считали не зря. И, вот, возгордился князь Брячислав. Стал считать, что ни на земле, ни на Небесах ему бояться некого. Закон для него был не писан. И стал он жить так, чтобы только самому себе служить, чтобы одно удовольствие и счастье было в его жизни. Брал он, что видел, и делал, что хотел. И никто не мог ни остановить, ни вразумить его. Не трогали его ни увещевания, ни мольбы, ни слёзы. Только своё счастье считал он высшим законом.

И, вот, однажды, явилась в его палаты хромая и горбатая старушка, которая, ради Господа-Яросвета, милостыни просила. Тогда, у князя был пир горой. Со своими удалыми гриднями отмечал он удачный набег на соседние земли. Разорили они город, многих жителей перебили, а сам молодой Брячислав убил князя того города и силой взял себе его молодую жену-красавицу.

Хотел было князь прогнать старушку, да решил потешиться, посмеяться над нищенкой. Пригласили её на пир. Думал, оробеет она от роскошества княжьего, да не тут-то было. Старушка ступала спокойно и уверенно, будто по своему дому шла. Стали друзья и удалые подруги-воительницы Брячислава её подначивать да колкости отпускать, надеясь позубоскалить над простушкой. Да не тут-то было. Отвечала она хоть и с должным уважением, но колкости возвращала обидчикам так, что не знали они как ответить, и чувствовали себя пристыженными и неразумными. И всё больше злился князь Брячислав на дерзкую старуху, всё злее потехи придумывал. И больше всего задевало его то, что не мог он отделаться от странной тоски, что змеёй подколодной вползла и свилась у самого его сердца.

Издевательства над новой жертвой только начинались, и подали нищенке блюдо костей как собаке да крепкого зелена вина, голову дурманящего. Надеялись потом затравить её псами голодными.

Да не тут-то было. Гостья странная так и не притронулась к объедкам, но чару вина выпила так, будто воду, и даже в лице не переменилась.

– Сильный и храбрый ты князь, как я вижу, – сказала она.

– Истину говоришь, – усмехнулся Брячислав.

– Ни людей, ни богов не боишься, – продолжала она.

– И тут не лжешь, старая, – сквозь изевательскую улыбку обронил молодой князь, приобняв светловолосую красавицу-воительницу одной рукой, сжимая в пальцах золотой кубок с мёдом в другой. – А чего ж ты всё допытываешься?

– Да то, что знаю, чего ты боишься на самом деле, – хитро испод капюшона улыбнулась беззубым ртом старушка.

– Да ну?! – осклабился князь под хохот своих друзей. – А ну-ка, расскажи, старая, чего я боюсь?

Будто не замечая угрожающе надвигающихся на неё стражников, старушка невозмутимо пожала плечами.

– Да догадаться-то немудрено. Смерти ты боишься, как и положено любой живой твари. Поэтому и бежишь от нее. Скрыться пытаешься за пирами разгульными да набегами дерзкими. Да, вот, только, серп ее уже к твоей нити жизни приставлен. И ты знаешь это, Брячислав. Знаешь, что не долго тебе уже осталось. И за всё ответ держать придётся.

Холодком могильным повеяло на князя, будто и вправду он в лицо самой Смерти заглянул. Да не из тех был князь Брячислав, чтобы теней пугаться. Нарочно захохотал он во всё горло. Надменно, дерзко, издевательски. Захохотал, да так и застрял смех в его глотке.

Разом, вдруг, погасли все факелы и светильники в гриднице его. Вздох ужаса и порыв ледяного ветра пронёсся по палатам княжеским.

Вскочил князь из-за стола, увидел, как мёд в его кубке в лёд обратился. Лютой стужей обжёг унизанные перстнями пальцы драгоценный кубок. Отшвырнул князь его прямо на пол инеем покрывшийся. Отшатнулся Брячислав, схватился за горло, в которое мороз лютым волком вцепился. Увидел он, как его друзья, стража, верные псы, что у стола крутились, обратились в ледяные статуи.

Прямо перед ним стояла странная старушка. Отбросила она свою клюку. Сбросила укутывающие её лохмотья. И выпрямилась во весь рост. Полыхнул льдистый бледный свет, окутал уже не старушечью, а статную фигуру прекрасной молодой девицы, в белом платье, с чёрными волосами до самого пояса, серебром перехваченными. В изящных руках дева сжимала льдисто поблескивающий серп.

Догадался князь, кто перед ним. Дух перехватило у него, руки и ноги отнялись, дыхание застыло в глотке, и лютый холод окутал его тело. Не дохнуть, не согреться. Сама Морана по душу его пришла.

– Много зла ты сотворил, Брячислав, – ледяным серебром прозвенел её прекрасный и сильный голос. – Считал, что сильнее ты любого врага своего. Но забыл, что есть сила, превосходящая твою. И любую другую. Ну что, сильнее ты смерти, князь?

Хотел было слово молвить князь, оправдаться, о милосердии просить. Или призвать на помощь Яросвета и Детей Его. Да не мог. Язык так и примёрз к гортани.

А богиня продолжала говорить, и чёрные, как зимняя ночь, глаза её сверкали колючим холодом далёких небесных звёзд:

– Знай, что не умрёшь ты, князь. Но не радуйся. Не награда это тебе, а бремя тяжкое. Творя зло, славил ты и укреплял слуг Чернобоговых. И душу свою потерял. Сам Тьме её продал. Умереть бы тебе смертью безвременной, да муки б вечные принять. Но не позволю я тебе этого. Отныне ты будешь служить мне. Будешь, в числе слуг моих, следить за порядком между мирами Нави и Яви, истребляя нечисть и слуг Чернобоговых. За всё зло, что совершил ты, теперь вечно скитаться и сражаться будешь, защищая и оберегая тех, кого до сих пор лишь тиранил и мучил. И если хочешь вернуть свою душу, очистить её и получить искупление и избавление, то к середине зимы, прибудешь в Чертог Моранов, обитель моих воинов. Там начнётся твоя служба.

Сказав это, превратилась богиня в снежный вихрь, налетела на него, и услышал он в вое ветра леденящий душу голос:

– И поспеши, если не хочешь умереть и вечно скитаться по земле горестным духом!

Помутился разум князя. И мертвецом он упал на заледенившие доски.

Когда он очнулся, то почуял Князь, что мрак он окутан будто саваном. Глаза его видели лишь тьму непроглядную. Тело ощущала лишь холод мертвящий. Но более всего страшила князя тишина глухая, ничем не нарушаемая. Хотел князь двинуться – да не смог. Будто тело его в кусок льда обратилось. Хотел крикнуть, да голос его не слушался. Хотел заплакать, да слез не было. И сердце его не билось в груди, как у мертвеца. Мертвеца живого, ни жизнью, ни смертью не принятого. Понял он, что там, где радовалась и веселилась душа его, ледяная пустота воцарилась. Умерли в нём любострастие и сластолюбие, ненасытная жажда утех и власти. Остался лишь холод и тьма с редкими проблесками безнадёжной тоски и холодной, как осеннее солнце, столь же слабой, надежды.

Облачился князь в грубые одежды поверх которых надел свою старую кольчугу. Взял он меч свой и покинул заледеневший терем.

Вывел он из стойла любимого чёрного коня. Поначалу испугался его конь, захрипел, но, затем, узнал, позволил оседлать себя и сесть верхом.

Пришпорил князь коня, да и помчался в стылые сумерки поздней осени.

Потерял он свою душу и имя своё.

И умер он для мира Яви.

Ворон часто приходил в склеп Морановой Твердыни. Свою бывшую тюрьму и свою колыбель. Туда, где в муках и боли погибло его прежнее Я, отравленное прегрешениями и преступлениями, и где родилось его новое, теперешнее. Где родился он, Ворон, открыв глаза, встретившись с безразличной, холодной мглой, где больше не было ни боли, ни страданий, ни ярости, ни ненависти, ни угрызений совести. Было спокойное, холодное, синее пламя, отдающее убаюкивающим холодом зимы, вложенное ему в грудь ладонями его новой госпожи и Владычицы. Мораны, Младой и Старой.

Он не знал, что влекло его сюда. Что заставляло приходить, садиться на свое каменное ложе, на котором он провел не один год, недвижимый, как труп, а душа его блуждала по мирам Пекла и царства Чернобогова, очищаясь от коросты совершенных при жизни злодеяний, грехов тщеславия, похоти, жадности и властолюбия, пока не предстала перерожденной пред взором Чернобога, а потом и госпожи его, Мораны, смиренно склонившаяся перед ней в поясном поклоне. Чистая, опаленная очищающим пламенем, переплавленная, как дурное изделие в руках умелого и безжалостного кузнеца, начавшего ковать ее заново. Но одно он знал точно – здесь ему становилось спокойнее, здесь он мог подумать и о своей судьбе, и судьбах мира.

В неверном свете магических светильников, разбавляющих вязкую, студёную мглу, он видел ряд таких же каменных лож, на которых покоились тела. Неподвижные, словно изваяния. Мертвенный призрачный свет укрывал их точно саван, а лица, освобождённые от человеческого несовершенства, приобрели белоснежную, матовую недвижимость. Не мёртвые, и не живые. Мужчины и женщины.

Рядом с бывшим ложем Ворона лежала женщина. Заострённые черты приятного, широкого лица, густая грива светлых волос. Пушистые ресницы. На красивом лице печать властолюбия и жестокости. В неверном свете поблескивала кольчуга, поддетая под набранный из металлических пластинок панцирь. Тонкие пальцы на крепких ладонях воительницы сжимают рукоять меча, смотрящего остриём на приподнимающие лёгкий саван мысочки.

При жизни она была княгиней. Не меньше. Но что привело её в Твердыню Моранову?