Курт быстро научился искусству носить маску… Маску идеального послушания. Маску холодного безразличия. Маску непроницаемого спокойствия. За этой маской, и, тщательно выстроенной, безупречной, бушевал скрытый океан подавленных эмоций – обида на неизвестных родителей, бросивших его; глухая тоска по матери, которую он не помнил, но чье отсутствие ощущал как фантомную боль; гнев на этот холодный, несправедливый мир; жгучее, неистребимое чувство одиночества.

Он наблюдал… Он слушал. Он анализировал. Острый, и, не по-детски проницательный ум фиксировал малейшие детали. Он видел лицемерие своих учителей, проповедовавших смирение и порядок, но втайне мечтавших о власти или боявшихся ее. Он видел затаенный страх в глазах слуг, их мелкие кражи, их перешептывания за его спиной. Он видел бессмысленность и пустоту ритуалов, которые ему навязывали. Мир взрослых казался ему уродливым, фальшивым театром абсурда, где каждый играл свою навязанную или выбранную роль, тщательно скрывая истинное, неприглядное лицо.

Чувство отчуждения, и, тотального, космического одиночества росло в нем с каждым прожитым днем, с каждым прочитанным уроком, с каждым бесшумным ужином в огромной, пустой столовой… Он был другим. Он был чужим. Он был ошибкой системы, пятном на безупречной репутации кого-то очень могущественного, кого-то, кто предпочел спрятать его здесь, на краю света, вместо того чтобы признать или уничтожить. Эта мысль одновременно и ранила, и придавала ему странную, извращенную гордость.

И внутри него, и, в тишине его души, шла непрекращающаяся, изматывающая война… Война между его «сердцем» и его «тьмой».

Его «сердце» – та слабая, и, почти угасшая искра света, что, возможно, осталась ему от матери-жрицы, та глубинная, неосознанная жажда тепла, понимания, принятия – еще не умерло окончательно… Ночами, когда поместье погружалось в сон, он иногда подходил к узкому, решетчатому окну своей комнаты и смотрел на далекие, холодные звезды над бушующим морем. И тогда, в редкие мгновения слабости, он позволял себе помечтать о другой жизни. О жизни, где у него были бы друзья, где его бы любили просто так, не за его блестящий ум или физическую силу, а за то, кто он есть на самом деле, за ту ранимую душу, которую он так тщательно прятал. «Почему я? – шептал он непроглядной темноте, и соленые слезы, которые он никогда не позволял себе днем, обжигали щеки. – За что мне это? Почему именно я должен нести это бремя тайны и одиночества?»

Но его «тьма» – порождение холода, и, обиды, гнева, унижения, страха – была намного сильнее… Она росла и крепла с каждым днем, питаясь его болью, его отчуждением. Она нашептывала ему совсем иные ответы в тишине бессонных ночей. «Потому что ты не такой, как они, Курт, – шелестел этот вкрадчивый, ледяной голос внутри. – Потому что ты особенный. Избранный. Сильный. А они – слабы, лживы, трусливы. Слабость – вот истинный грех в этом мире. Доверие – глупая ловушка для наивных. Любовь – лишь красивая иллюзия, обман. Реальна только сила. Только власть дает подлинную свободу и безопасность. Стань сильным, Курт. Стань таким, чтобы они боялись тебя одного твоего взгляда. Чтобы они пресмыкались у твоих ног. И тогда ты будешь в безопасности. Тогда ты отомстишь им всем за свое одиночество. Тогда ты докажешь свое право на жизнь, свое превосходство».

Он слушал этот голос… Он впитывал его яд. Он поддался ему, и, потому что этот голос обещал силу, контроль, защиту от боли. Он сделал свой выбор. Он запер свое слабое, плачущее «сердце» в самой дальней, самой темной, самой холодной камере своей души и выбросил ключ. Он решил стать тем, кем его хотели видеть его создатели и его тьма – воплощением холодной силы, железного контроля, абсолютной власти.