Вдруг мне почудились какие-то загадочные звуки, доносившиеся издалека – то ли с моря, то ли из-за сосен впереди. Возможно, это была всего лишь слуховая галлюцинация, но мне показалось, что я слышу голос сямисэна. Он то внезапно умолкал, то раздавался вновь; судя по тембру, это был, без сомнения, сямисэн. Давным-давно, когда мы еще жили в доме на Нихонбаси и, укутанный одеялом, я засыпал, прижавшись к груди кормилицы, мне часто доводилось слышать эти звуки…
«Тэмпуры[49] хочу так, тэмпуры хочу так», – бывало, мурлыкала себе под нос кормилица, вторя сямисэну.
– Слышишь? Когда играют на сямисэне, кажется, будто струны поют: «Тэмпуры хочу так, тэмпуры хочу так». Правда ведь? – говорила кормилица, заглядывая мне в лицо, а я протягивал руку к ее груди, стараясь нащупать сосок. В печальной мелодии мне и впрямь слышалось: «Тэмпуры хочу так, тэмпуры хочу так». Мы долго лежали, глядя друг другу в глаза и молча прислушиваясь к звукам сямисэна. Мимо нашего дома, стуча деревянными сандалиями по безлюдной, по-зимнему заиндевелой мостовой, проходила уличная музыкантша, направляясь из Нингётё в Рисовый квартал. Звуки сямисэна постепенно удалялись и затихали. «Тэмпуры хочу так, тэмпуры хочу так…» Эти слова, только что звучавшие так явственно, делались все глуше и в зависимости от направления ветра то вдруг на мгновение выплывали из тишины, то замолкали совсем…
«Тэмпуры… тэмпуры хочу так… хочу так… тэмпуры… тэм… чутак…»
Наконец и последний звук гаснет вдали. Но я по-прежнему вслушиваюсь в тишину с той же сосредоточенностью, с какой человек всматривается в едва различимый огонек, исчезающий в глубине туннеля.
Даже после того, как мелодия обрывается, я все еще слышу слова: «Тэмпуры хочу так, тэмпуры хочу так», – словно кто-то нашептывает их мне на ухо.
«Что это? Я действительно слышу эту музыку или мне только грезится?» – успеваю подумать я перед тем, как незаметно погрузиться в сладкий сон.
И вот нынешней ночью, на этой пустынной дороге мне снова слышится памятный с младенчества печальный перебор струн: «Тэмпуры хочу так, тэмпуры хочу так…» Правда, сейчас он не сопровождается стуком деревянных сандалий по мостовой, но мелодия все та же. Вначале я различаю лишь звуки «Тэмпуры… тэмпуры…», но спустя некоторое время до меня доносится и вторая часть музыкальной фразы: «…хочу так». Между тем дорога по-прежнему пустынна, если не считать моей тени да теней, отбрасываемых деревьями, и никакой уличной музыкантши не видать. На всем озаренном луной пространстве ни единой живой души – хоть бы собачонка какая-нибудь пробежала. Впрочем, подумалось мне, быть может, как раз потому, что луна светит так ярко, трудно что-либо разглядеть.
Когда же именно я заметил наконец в одном-двух тё от себя фигуру женщины, играющей на сямисэне? Неужели лунное сияние и шепот волн успели так меня заворожить, что долгое время я ничего не видел вокруг? Впрочем, слово «долгое» не в силах передать мое тогдашнее ощущение времени. Порою во сне человек проживает отрезок жизни протяженностью в два или три года. Нечто подобное происходило и со мной в ту ночь. На небе светит луна, у дороги стоят причудливо изогнутые сосны, о берег бьются волны… Я мог брести по этой дороге и два года, и три, и десять лет. Мне казалось, что я уже и не принадлежу к этому миру. Умерев, человек пускается в долгое странствие. Как знать, быть может, именно такое странствие я теперь и совершаю.
«Тэмпуры хочу так, тэмпуры хочу так…»
Мелодия сямисэна звучит все ближе и отчетливей. Вторя тихому плеску волн, звуки, рождаемые искусной рукой музыкантши, проникают мне в душу, словно капли родниковой воды или серебряный звон колокольчика, наполняя ее благоговейным трепетом. Без сомнения, на сямисэне играет совсем еще юная женщина. На голове у нее широкая соломенная шляпа, какие в старину надевали бродячие певицы в новогодний праздник; она идет, слегка потупившись, и ее шея в ярком свете луны кажется удивительно белой. Такая белая кожа может быть только у очень молодой женщины. Столь же бела и ее рука, выпрастывающаяся из рукава всякий раз, когда она подкручивает колки сямисэна. Нас все еще разделяет немалое расстояние, и я не могу рассмотреть узор на ее кимоно, лишь белизна ее шеи и руки сияет так же пронзительно, как пенные гребни волн на морском просторе.