Наконец, так как главное счастье состоит в том, что «человек хочет быть самим собой», и только самолюбивая Фалавтия может помочь в этом, обеспечив такое положение дел, что ни один человек не стыдится своего лица, своего ума, своего происхождения, своего дома, своего образа жизни и своей страны, так что горец не хочет поменяться местами с итальянцем, фракиец – с афинянином и скиф – с жителем Счастливых Островов. О, удивительна забота Природы, которая при столь великом разнообразии вещей сделала всех равными! Там, где она иногда кого-то обносила своими дарами, она вознаграждала его ещё большей любовью к себе, и хотя здесь, должна признаться, я говорю глупость, несомненно, что это был величайший из всех её даров, не говоря уже о том, что ни одно великое событие не происходило без моего покровительства и шедевры искусства не достигали совершенства без моей помощи.

Разве не война является корнем и причиной всех знаменитых предприятий? И всё же, что может быть глупее, чем война, чем пойти на такой спор, ибо я просто уверена, что обе стороны с самого начала знают, что потеряют больше, чем получат по сделке? О тех, кто убит, не будет сказано ни слова, а об остальных, когда обе стороны сшибаются друг с другом, а трубы издают отвратительный визг, – что толку от тех мудрецов, которые так измучены учёностью, когда в их жилах течёт рыбья кровь? Нет, здесь скорее потребны тупые здоровяки, в которых тем больше храбрости, чем меньше ума. Разве что Демосфена сделать солдатом, который, по примеру Архилохия, бросил оружие и бросился бежать, едва увидев своего врага, такого же скверного солдата и такого же великого оратора. Но здравый разум, надеюсь, вы согласитесь со мной, не имеет ни малейшего отношения к военным делам. В общем, я согласен с этим. Но всё же дело войны не является частью философии, а управляется паразитами, сводниками, ворами, головорезами, дикарями, тупицами, транжирами и прочими отбросами человеческой породы, а не философами.

Пусть Сократ, которого оракул Аполлона, хотя и не столь мудро, оценил как «мудрейшего из всех живущих людей», будет свидетелем того, как они не приспособлены даже к обычной беседе – однажды он выступил с какой-то речью, пытаясь сказать что-нибудь, я не знаю, что именно, на публике, и был осмеян и изгнан, и его тогда за все старания наградили только громким хохотом. Хотя в этом он не был полным дураком, он отказался от прозвища мудрый и, вернув его оракулу, высказал свое мнение, что мудрый человек должен воздерживаться от вмешательства в общественные дела, хорошо бы он вообще предостерёг остерегаться мудрости тех, кто вознамерился быть причисленными к числу людей. Что, как не его мудрость сначала обвинила, а затем приговорила его к питью из отравленной чаши. Ибо, как вы можете видеть у Аристофана, он философствовал об облаках и идеях, измерял, как далеко может запрыгнуть Блоха, и восхищался тем, что такое маленькое существо, как муха, издает такое громкое жужжание, но не вмешивался ни во что, что касалось обычной жизни. Но как только его господину стала грозить смертельная опасность, то его ученик Платон, знаменитый адвокат, не смог произнести и половины фразы из-за того, что его потревожил шум народа. Что бы я мог сказать о Феофрасте, который, собираясь произнести речь, вдруг онемел, как будто встретил на своем пути волка, хотя воину это, несомненно, только придало бы силу. Или Изократ, который был настолько труслив, что никогда не осмеливался публично открыть рот? Или Туллий, великий основатель Римского красноречия, который никогда не мог начать говорить без странной дрожи и позорной икоты, как мальчик, что Фабий интерпретирует как аргумент мудрого оратора и того и доказательством осознанности его действий, потому что, де, он знает, что делает. Но когда он говорит так, разве он прямо не признаёт, что мудрость является большим препятствием для истинного управления процессом? Что бы стало с ними, подумайте головой, если бы им пришлось сражаться на мечах, когда они мертвы от страха, орудуя только пустопорожними словесами?