Знаю, знаю, про левое искусство, про андеграунд. Да, конечно, в мастерских побываем. А ещё в Эрмитаже, там недавно откопали и расчистили первый маленький дворец Петра, посетителей не пускают, но мы пройдём с моим другом, эрмитажным фотографом. И ещё нам покажут и запустят часы-павлин, а также все, которые захотим, музыкальные забавы и мебель с секретами. Можно сходить в джаз-клуб, он недавно открылся, там столики и танцуют. Майкл не переставал улыбаться и как-то заговорщически мне подмигивать, а под конец пошёл провожать к машине. Обернувшись, я увидела пристальный, слишком спокойный взгляд Вити, который как-то одиноко сидел в торце стола и почему-то вдруг вызвал во мне жалость.

И вот покатили наши наполненные событиями дни. Мы приезжали в «Смольненскую» к девяти утра, прямо к завтраку, и обсуждали со своими подшефными план на весь день. Потом чёрные «Волги», которые стояли «под парами» сутки напролёт, развозили нас по нужным местам. К обеду мы, как правило, попадали опять в отель, но не всегда это получалось. Дней пять мы с Майклом бомбили мастерские, нас там тепло принимали, иногда общение затягивалось до позднего вечера, так что мне приходилось напоминать о шофёре, которого дома потеряли, о своих детях.

Про Юрку я никогда не говорила. Как-то сразу решила, что дети у меня есть, а мужа нет. Так лучше, тем более, что это – правда: ни руки, ни сердца мне Юра не предлагал, живём себе и живём. Для Майка я была художницей с двумя детьми.

Мастерские посещали по принципу «Коля знает, что у Володи классные работы и мастерская на Васильевском – живописная разруха». Всем интересен был голливудский продюсер, а ему было интересно абсолютно всё. Как получают мастерскую, на что жить при отсутствии заказов, что можно купить в магазинах, кто представляет интересы художников, как они получают работу. В мастерской у Сашки Петрова Майкла очень заинтересовал двор-колодец, куда выходили окна. Поясняя, кто живёт в этих квартирах, Сашка рассказал, что летом общение во дворе очень тесное, можно даже в гости не ходить, телефон тоже без надобности, всё прекрасно слышно. К одному из окошек напротив был приделан ящик, из которого свисали стебли увядших цветов. «Там живёт старушка, летом на подоконнике у неё шикарный сад, цветёт до поздней осени. Даже бабочки долетают, сам видел».

Иногда, ближе к полуночи, выбираясь из очередной художественной берлоги, мы садились в «Волгу», водитель вёз нас в гостиницу, а я, положив Майку голову на плечо, мгновенно засыпала. Бывало, открою глаза: мы стоим возле гостиницы, работает двигатель, водитель курит и болтает со швейцаром, а Майк терпеливо ждёт, когда я проснусь, быстро-быстро стрекоча клавишами лэп-топчика.

– Good morning, – улыбается он, и мы идём в гостиницу, где нам подают по чашке чая или рюмке ликёра.

Затем мы прощались, и машина доставляла меня домой, где все уже спали, а Лёнька, как всегда лёжа на животе, держал в руках то, что занимало его внимание перед сном: книжку, кубик Рубика или тетрадку, в которой он рисовал и писал шифром.

Юрка сразу просыпался, хотел узнать, как прошёл день, хотел близости, а я просто проваливалась в сонное царство и только краешками чувств ощущала происходящее: тёплые волны, учащённое дыхание, шёпот на ухо. Потом с волной отлива меня несло уже спокойным, размеренным течением, я улыбалась и во сне говорила по-английски так свободно, с таким правильным акцентом…

– Я хочу побывать в твоей мастерской, – заявляет Майкл.

– У меня нет мастерской, у графиков редко бывают мастерские, – отвечаю, а сама думаю: может, в Графический комбинат его сводить, где я раньше делала литографии?