Дакерс всхрапнул во сне, лицо его в свете костра выглядело совсем нежным и юным. Харт вспомнил, как парень держался весь день – сначала с шерстяными браконьерами, потом с бродягой. Он перепугался, но не медлил. Еще он показал, что способен обдумывать свои решения и рассуждать, верно он поступил или нет. Для маршала такая рассудительность была хорошим качеством – да и вообще для кого угодно; и Харт вдруг понял, что эти письма – не единственная перемена к лучшему в жизни в последнее время.

«Кто этот человек или люди? Какие они?»

Он достал бумагу и ручку, а еще пачку конвертов, которыми закупился в лавке. Слегка улыбнулся Дакерсу – эту улыбку он прятал до сих пор – и написал сверху страницы: «Дорогой друг». Улыбка стала шире, когда он вспомнил, что завтра им с Дакерсом предстоит вернуться в Итернити, чтобы отвезти тело, а значит, получится в скором времени бросить письмо в ящик.

С тех пор, как Мёрси бросила в нимкилимов ящик последнее письмо, прошло два дня, и она понимала, что вряд ли ответ от друга придет утром. Он предупредил: возможно, ответ задержится. Этот загадочный фермер/лесник/солдат, мерзнущий где-нибудь в глуши на военной базе, как она себе это представляла. И все равно фамильные секреты и будущее «Бердсолл и сын», висящее на волоске, так давили, что она молча молилась Невесте Удачи, чтобы письмо все равно пришло – напоминание о дружеской поддержке, уж какой есть.

Увы, этому не суждено было сбыться.

– Боюсь, сегодня письма от суженого нет, – поделился Горацио, прикрывая клюв крылом, когда она открыла дверь.

Мёрси вспыхнула от смущения.

– У меня нет суженого.

Бровей у Горацио не было, но он все равно умудрился приподнять их. Под этим испытующим взглядом она зарумянилась еще сильнее.

– Как скажете. Вот счета. Наверное, они такие же досадные, как и молчание любимого. Целую-целую!

Нимкилим улетел, а Мёрси осталась униженно открывать счета, которые, как и предсказывал Горацио, были очень досадными. Уведомление о просроченном платеже за газ – она сделала зарубку на память поговорить с отцом насчет своевременной оплаты, еще один пунктик в растущий список дел, которые уже из ушей лезли.

Она подняла взгляд от угнетающей стопки в руках и уткнулась в высокого долговязого мужика. Испуганно вскрикнула, а потом поняла, что в дверях стоит Зедди.

– Ты чего? – спросил он, будто не перепугал ее до смерти.

Мёрси посмотрела на часы. Девять семнадцать.

– Где тебя носило? – спросила она.

– Делал булочки с корицей. Хочешь? – Он протянул тарелку, напоминая счастливого золотистого ретривера, который принес хозяину палку и ждет, пока ее бросят еще раз.

– Твоя работа – не булочки. Ты должен помогать мне с… – Она бросила взгляд на дверь кабинета – слегка приоткрытую – и понизила голос: – С делами.

Зедди хотя бы хватило совести смутиться.

– Знаю.

– Правда? А то ты опоздал. Снова. Страдал ерундой с мукой и сахаром и чем там еще. – Мёрси фыркнула в праведном гневе, но унюхала аромат корицы и сахара, ползущий по комнате. Со всем возможным достоинством она стащила с тарелки булочку. – Убедись, что папа оплатил эти счета, – велела она ему.

Он забрал у нее конверты и приобнял.

– Будет сделано.

– А когда закончишь, приходи в мастерскую, поможешь с катером миссис Кэллахэн.

За прошедшую неделю она солила и заворачивала тела по вечерам, когда папа уходил домой, а днем учила Зедди пилить, ошкуривать, клеить, забивать гвозди. Она надеялась, вдруг сообщение о том, что сегодня они делают новую лодку, приободрит его. Но Зедди лишь надулся.

– Зедди, это лодка. Никаких трупов поблизости. Если не хочешь мне помогать, то будь любезен, сходи и расскажи папе, как попался в ловушку древнемедорской философии.