– У Лейлы недавно была ссора с ней.

– Неужели? По какому поводу?

– Не знаю, – говорит Вольфганг. – Я просто… проходил мимо Лейлы и Агаты, которые кричали друг на друга. Мне было некогда. Это могло… могло быть из-за Мириам.

– Мириам Джей? Мама Лейлы? А что с ней?

– Она та еще штучка. Властная звездная мамаша стала вести себя совсем, совсем неправильно. Она обычно сидела позади Чена, высказывая различные предложения по игре актеров и режиссуре.

Съемки затягивались вдвое дольше, потому что Мириам кричала: «Говори, Лейла!» во время работы камеры и портила дубль. В конце концов Лейла запретила своей матери приходить на съемочную площадку.

– Почему?

– Не знаю. Лейла не сказала. Но Мириам Джей больше не разрешается входить в ворота студии, пока Лейла работает. Это что-то вроде неофициального судебного запрета. Единственная причина, по которой Мириам сейчас на съемочной площадке, – мы исчерпали все возможные ресурсы, чтобы найти Лейлу. Если бы Лейла была здесь, Мириам Джей здесь не было бы.

– Если послушать вас, так Лейла ни с кем не ладила.

– Легко быть хорошим другом тому, кому не везет. Гораздо труднее оставаться рядом с кем-то успешным, – мудро замечает Вольфганг, словно цитирует фильм. Вполне возможно, один из тех, над которым он работал.

– Так вы считаете, из-за ее профессиональных достижений у нее было много врагов?

– Наша индустрия пережевывает людей и выплевывает их. И когда шестнадцатилетняя девушка добивается в ней такого успеха, как Лейла, это может вызвать у других людей негодование и желание обвинить ее в своих неудачах.

У меня голова идет кругом. В основном потому, что не понимаю, о чем идет речь. К счастью, мама переводит.

– Значит… вы хотите сказать, что Лейла не виновата в том, что у нее плохие отношения с некоторыми коллегами и членами семьи.

– Я бы так не сказал. Она тоже очень болезненно это переживала. Бедный ребенок. О, простите! – говорит Вольфганг. – Эта пожарная тревога отняла у нас время, предназначенное для интервью, – мне нужно попасть на встречу с другими продюсерами. Я вернусь через час или около того, если понадоблюсь.

– Конечно, будем на связи.

Раздаются шаги, мама и Вольфганг уходят. Убедившись, что их нет, мы с Фрэнком выскакиваем из шифоньера. Первое, что я делаю, – вытаскиваю Элизу из шкафа. Она вздыхает с облегчением, как только вываливается на пол.

– Настоящая душегубка, – говорит она, разминая шею. – Но мы узнали кое-что полезное. Например, что Лейла поссорилась со своим агентом…

– И своей мамой.

– Это две действительно хорошие зацепки, – говорит Элиза. – С чего, по-твоему, нам следует начать?

ДЕВЯТЬ ТОЧЕК, ЧЕТЫРЕ ЛИНИИ, два возможных пути… Понятия не имею, как мы должны выяснить, какой путь выбрать.

– Элиза, что все это значит?

Она прикусывает губу, направляя луч фонарика на точки.

– Это невозможно, – шепчет она. – Невозможно соединить все девять точек четырьмя линиями, если только…

Она дотрагивается пальцем до резного дерева. А потом так резко поворачивается, что волосами задевает меня по лицу.

– Надо мыслить шире!

– Хорошо…

– Наши линии могут идти дальше точек… Вот так! – И она рисует пальцем линию слева направо через верхнюю часть, а затем диагональную линию вниз, которая пересекает еще две точки.

– Можно провести еще только две линии, – рассуждает она. – И нам нужно попасть еще в четыре точки.

– И мы не должны отрывать карандаш, – напоминаю я ей. – Линия должна быть непрерывной.

– Но мы можем коснуться точек дважды! – говорит Фрэнк. Затем он тычет пальцем в точку, как будто это кнопка: – Пик-пик!