Только ненависть не помогала, это воспоминание приходило всегда, когда он начинал думать о ней. Съедаемый страхом потерять ее в своей памяти, Родион перестал спать: он боялся что-либо делать, переключить внимание, сконцентрироваться на чем-то другом.

В доме стало холодно, и он пошел разжигать камин. Именно тогда в первый раз пришли боль и яркие воспоминания о ней. После они стали приходить каждый раз, когда он делал то, что они с ней делали вместе. Всегда в сопровождении боли, но только в первые секунды невыносимой, невозможной для терпения, а после приходила радость.

Сейчас, лежа перед камином с закрытыми глазами, Родион улыбался, ему пришел в воспоминаниях их совместный вечер. Они сидели на ковре друг перед другом и разговаривали обо всем, он смотрел на нее пристально, изучая ее лицо. Она засмущалась и слегка повернула голову налево. Он поднял свою руку и повернул ее лицо к себе.

– Что такое?

– Не смотри так пристально, я стесняюсь своего шрама! – тихо проговорила она.

Родион улыбнулся, он хотел засмеяться, но почувствовал, что это будет ей неприятно. Вместо этого пальцем провел по ее едва заметному шраму над верхней губой: хотя он больше напоминал тонкую белую полоску, которую можно было разглядеть вблизи, но ее беспокоил.

– Никогда не стесняйся меня. Я люблю в тебе каждую клеточку. То, что ты считаешь изъяном, для меня – твоя изюминка, составляющая часть твоей особой красоты. Ты для меня – совершенство.

– Даже если я совершаю глупости?

– Это делает тебя живым совершенством, а не недосягаемым идеалом.

Она засмеялась и легла ему на плечо. Родион гладил ее волосы, которые напитались теплом от огня и грели его руки.

С ее присутствием в его жизнь вошел дом – не физическое строение, а душевный уют, чувствование «домашнего очага». Она изменила в нем многое. У него была воля – движущий компонент, он мог идти напролом к своей цели, но она еще дала ему веру – отсутствующий элемент. Именно он весь механизм его жизни привел в движение, дал дополнительную силу его движению.

Родион, продолжая гладить ее по волосам, стал рассказывать:

– Все мы были детьми, и у каждого есть детские шрамы, а потом во взрослой жизни, когда фокус внимания больше на внешность переходит, мы начинаем ругать себя за отсутствие внимательности и за все шалости, приведшие вот к таким отметинам. Твой шрам прекрасен. Запомни, я не могу тебя любить за что-то одно, а за другое – нет, я люблю тебя всю. Люблю и все. У меня тоже есть шрам, и я его тоже прячу.

Она соскочила, в ее глазах горел блеск, как у ребенка, который узнал что-то очень интересное:

– Правда? Покажи!

Родион заулыбался. Он любовался ею всегда, ее цветом волос, который сама она называла имбирным, он ей верил, потому что в цветах разбирался плохо: светлый, темный и рыжий – вот и все характеристики, которые были в его арсенале для волос. Его восхищал ее курносый нос и большие кофейные глаза… Именно так – даже не из-за цвета, а потому что, глядя в них, он начинал ощущать бодрость и подъем энергии. Она была его допингом.

Родион повернулся к ней левым ухом и немного отодвинул его, показывая ей кривой, рваный, белый шрам.

– Ого! – проговорила она, смотря на него завороженно.

– Гвоздь! В детстве!

– Знаешь, а давай считать, что это случилось в один день, и нас таким образом еще с детства связали?

– Фантазерка ты у меня! – засмеялся он. – Мне нравится.

Родион не хотел возвращаться из своих воспоминаний: ни сегодня, ни вчера, никогда, но он точно знал, что если уйти в них, то жизнь просто станет иллюзией, а ему хотелось настоящего, своего, родного. Ее ту, которая понимала его с полуслова, с которой ему было тепло, уютно, расслабленно. Где расслабленность, там легкость жизни. Это он знал, это он уже прочувствовал. Именно поэтому он с трудом открыл глаза, возвращаясь из воспоминаний в пустой дом, перевернулся на бок лицом к камину и уснул.